Привычка достигать. Как применять дизайн-мышление для достижения целей, которые казались вам невозможными - Бернард Рос

Тед составил «список целей», в который включил нескольких профессоров с математического факультета, а затем окружным путем на общественном транспорте приехал в Стэнфорд из своей съемной квартиры в Сан-Франциско. Когда он добрался до кампуса, то не смог найти нескольких первых людей из своего списка. Затем он наткнулся в нем на имя Карела и выяснил, что тот как раз, к сожалению, находился в своем кабинете, выставляя оценки по финальным тестам своей группе за летний семестр. Стрелецки привез с собой молоток, которым и убил Делёва. Он скрылся из университета незамеченным. Через несколько дней он сам сдался полиции. Его замысел состоял в том, чтобы не признавать себя виновным и пойти на суд, который должен освещаться прессой. Стрелецки планировал, что во время суда он потребует допроса руководства и профессоров математического факультета в качестве свидетелей и задаст им такие вопросы, которые вскроют все злоупотребления на факультете.

Отчасти ему удалось реализовать свой замысел. Он добился внимания общественности и прессы, а в ходе суда над ним звучали высказывания о том, что к докторантам на факультете относятся как к «низшему классу». Для меня же его случай стал ярким примером слабости чистой, «абсолютной» логики. С точки зрения реализации страстного желания Теда Стрелецки обеспечить своему делу максимальный резонанс его логика была безупречна. Но он забыл одно: заповедь «Не убий». К сожалению, в решениях, которые принимаются в нашем обществе, такое «упущение» присутствует часто. Стрелецки явил собой всего лишь еще один такой трагический пример.

Я ходил на суд каждый день. Стрелецки заявил о своей невиновности, хотя и признался в совершении убийства, равно как и в его планировании и в том, что молоток он принес с собой. Его адвокат советовал ему держаться линии о невиновности и добиваться признания себя невменяемым. Стрелецки отказался, потому что он не хотел, чтобы суд рассматривал его как психически нездорового человека. Он хотел убедить СМИ в том, что убийство было «справедливым по логическим и моральным основаниям» и что оно стало «политическим заявлением» по поводу отношения к докторантам на факультете.

Перед судом стоял весьма способный человек, который, возможно, прожил бы хорошую жизнь, если бы не был зациклен на том, что окружающий мир ему что-то должен. Но раз уж ему не удалось стать математическим гением, как он сам планировал, то он заставит людей заплатить за это. Поступив так, он, конечно, сам стал ничтожеством. Нет ученых степеней, научных званий, наград, должностей или славы, ради которых стоило бы умирать или убивать. Разумеется, далеко не все люди становятся убийцами, и случай Теда Стрелецки – исключение. Но он четко показывает, что человеку нельзя проявлять излишнюю неразумную твердость, определяя, каким должен быть его жизненный путь. Жизнь все время бросает вам трудные крученые мячи. Если вы сумеете адаптироваться к ее поворотам, то сможете найти счастье в любой ситуации.

Смерть моего близкого коллеги Рольфа Фэйста была необычной в том смысле, что он не последовал инстинктивному желанию каждого человека остаться в живых любой ценой. Чтобы добиваться все новых достижений в традиционном смысле, вы должны всю жизнь бороться. Однако Рольфу было не важно, что думают по этому поводу другие. Свои достижения он понимал по-своему. Когда ему поставили диагноз «рак желудка», он заметил, что после регулярных визитов к врачу ему становится хуже. А когда он ходил на медитации к своему мастеру дзен-буддизма, то возвращался домой с хорошими ощущениями.

Он решил отнестись к своему телу как к драгоценному подарку природы и не отравлять его во имя выживания. Людям, которые пытались убедить его пройти стандартные курсы лечения вроде химио– или лучевой терапии, он дал ясно понять, что не приветствует этого. Он проводил время в тихих медитациях или позитивных беседах с членами семьи и друзьями. Он умер, придерживаясь тех же принципов, по которым и жил. Другой мой коллега, который был непростым человеком, совершенно изменился после того, как попал в хоспис. Я не считал его близким другом. Отношения у нас были хорошие, хотя его компанию я не любил. И вот после того, как он заболел, я пришел навестить его домой, скорее по обязанности. К моему удивлению, он изменился, и мне стало даже интересно с ним. Кончилось дело тем, что я стал навещать его довольно часто.

Вскоре ко мне присоединились и другие коллеги. Теперь мы все находили его очень привлекательным человеком. Незадолго до смерти он перестал важничать и просто наслаждался тем, что был в нашем кругу. Было жаль, что только перед смертью он смог нащупать свое подлинное «Я». Его жизнь и жизнь окружающих его людей могла бы быть намного более приятной, если бы он смог сделать это раньше.

Билл Моггридж был моим близким другом, сильной личностью и очень независимым человеком. Никто не мог заставить его надевать велосипедный шлем даже тогда, когда он носился среди ревущих автомашин по горным серпантинам, изобилующим крутыми поворотами. Когда он спрашивал себя: «Кто ты?», то это и был его ответ. Он сам решал, как ему прожить свою жизнь, и не хотел, чтобы кто-то в нее вмешивался.

Когда он заболел, то приспособил свою внутреннюю силу к инвазивному лечению, которое ему требовалось. Его позитивное отношение к жизни дало ему удивительную способность продолжать нормально работать в таком состоянии, когда другие уже давно сдались бы.

В конце концов, когда стало ясно, что Билл умирает, он решил не скрывать от себя свое положение. В самое первое утро, когда я зашел к нему в палату, он спросил меня, у постели скольких умирающих друзей мне довелось побывать. Я понял это так, что он предлагает мне открыто говорить о его истинном состоянии. С его стороны это был очень щедрый подарок.

Билл попал в Нью-Йорке в не очень хорошую больницу. Там был плохой медицинский уход, и к нему относились наплевательски. Я был изумлен его выдержкой. Потом я понял, что так он защищался. Он даже вроде бы с пониманием относился к действиям медперсонала. Видимо, убедил себя в том, что если бы он не был в таком плохом состоянии, то ему предоставляли бы весь необходимый уход. В итоге условия его содержания ухудшились настолько, что было решено перевести его из Нью-Йорка в хоспис в Сан-Франциско.

Переезд требовал остановки на одну ночь в гостинице сан-францисского аэропорта. На следующее утро пятеро из нас переносили Билла из номера в ожидающий пикап. Он не мог ходить, поэтому мы доставили его в медицинском кресле от номера до дверей машины. Поскольку Билл был крупным мужчиной, нам было непонятно, как лучше пересадить его из кресла-каталки на переднее сиденье автомобиля.

Эрик и Алекс, сыновья Билла, Иззи (его друг из Нью-Йорка), Мэтт (близкий коллега) и я стояли и обсуждали разные варианты. К несчастью, было прохладно из-за порывистого ветра и сильного тумана. Дискуссия затянулась. Наконец Билл не вытерпел. В последний день он почти ничего не говорил, а когда что-то и произносил, то очень слабым голосом и нечленораздельно. И вдруг он своим глубоким басом крикнул: «Берни, заткнись, Иззи, заткнись, Эрик, заткнись, Алекс, тоже заткнись! Мэтт, решай ты!»

Это было как в сказке: мой друг Билл вдруг ожил и показал нам свое внутреннее «Я». Он до конца остался решительным человеком и держал ситуацию в своих руках. С учетом того, что у Билла был легкий британский акцент, картина была подобна тому, как если бы сам Дилан Томас сказал нам, что он не уйдет смиренно в сумрак вечной тьмы. Для нас это был большой подарок.