Британская интервенция в Закавказье. Группа «Данстерфорс» в борьбе за бакинскую нефть в 1918 году - Лионель Данстервилль

При отъезде из Казвина товарищ Челяпин очень наивно выдал себя, отказавшись от сопровождения и сказав: «О, я уверен, что они нас не тронут. Я вывешу белый флаг на капоте машины, и они нас пропустят». Это делало совершенно очевидным, что они поддерживали дружеские отношения с дженгелийцами, и оставалось только добыть этому доказательства, чтобы иметь оправдания на случай ареста комитета, что мы и сделали несколько дней спустя при обстоятельствах, которые вскоре будут описаны.

Генерал Баратов все еще находился в Казвине, председательствуя в комитете, который предпринимал самые похвальные усилия для урегулирования претензий персов по поводу реквизиций для армии, не имея необходимых для этого средств, что представляло собой довольно-таки трудную задачу.

Он получил приглашение от британских властей посетить Индию, чему был весьма рад, и намеревался вскоре отправиться в Багдад, чтобы воспользоваться этой любезностью. Его положение в Персии, как генерала без армии, было абсурдным, а возвращение в свою страну невозможным, так как революционеры назначили за его голову высокую цену. Он мне очень нравился, и я чувствовал, что мне будет не хватать дружеского общения с ним. Он, безусловно, заслуживает всяческих похвал за свое усердие в навязывании совершенно неестественных притязаний России британскому правительству. Я никогда не встречал более «назойливой вдовы»[24]. Мне часто приходилось говорить ему, что единственным пятном в нашей дружбе являлась его ужасная маленькая записная книжка, в которой он записывал различные пункты для обсуждения со мной. Мое сердце буквально замирало всякий раз, когда я видел эту книжицу; я знал, что мне предстоит обсудить по меньшей мере шесть пунктов, причем каждому из них отводилось по полчаса, при условии, что мое время и терпение будут соответствовать его запросам.

Думаю, следует привести здесь соглашение, заключенное между нами и Российской дорожной компанией, о временном владении всей их собственностью и интересами на дороге от Хамадана до Энзели и от Тегерана до Казвина. Дорога строилась частной русской компанией по концессии с персидским правительством. Почтовые станции располагались с удобными интервалами, а через каждые 30 миль устраивались заставы. Вдоль дороги, на протяжении 380 миль, тянулись телеграфная и телефонная линии, причем в здании каждой заставы имелось соответствующее оборудование. Приобретение этой собственности с правами на телефон было для нас весьма ценно, а само соглашение превосходно с финансовой точки зрения. Сумма, которую мы платили ежемесячно, оказалась меньше, чем мы потратили бы на ремонт дороги. А так за эти деньги мы получали не только определенное количество необходимых ремонтов, но и общий контроль над всей дорогой, зданиями и телефонами. Компания была рада получить деньги на выплату жалованья, но их реальная выгода заключалась в том, что наш контроль над дорогой не позволял революционерам «национализировать» компанию, что означало бы разорение акционеров и штата инженеров.

26 июля, как раз в разгар описанных мною боев на Кавказе и близ Баку, в ходе которых Бичерахов был вынужден вернуться обратно в город, в Баку произошел долгожданный переворот, большевистское правительство свергли, и его заменил новый орган, называющий себя Диктатурой Центрокаспия. Шаумян и Петров, два лидера большевистской партии, со своими сторонниками решили покинуть город и перебраться морем в Астрахань, которая была теперь единственным оставшимся оплотом большевиков на Каспийском море. Для этой цели они захватили тринадцать кораблей, на которые погрузили большую часть Красной армии, а также все содержимое арсенала и все военные припасы, какие только могли достать. Если бы новое правительство разрешило этим кораблям отплыть, то уже на следующий день продолжение обороны Баку стало бы невозможным, но, к счастью, маленький военно-морской флот был на его стороне, и после некоторых колебаний диктаторы приказали вернуть корабли. Канонерки последовали за ними и вернули весь конвой в гавань, и, пока велись обычные бесконечные дискуссии, его поставили на якорь. Возвращение этого конвоя — единственный на нашем опыте Баку случай немедленного принятия и осуществления прямых решительных действий. В тот момент свершения великого подвига новое правительство пришло в такой восторг от быстроты и успеха своих действий, что едва не испортило все дело, позволив втянуть себя в недельную дискуссию с Шаумяном и Петровым, которая могла бы закончиться катастрофически, если бы на сцену не вышли мы и не одобрили их стремление продолжать свое благое дело.

Не успело новое правительство взять бразды правления в свои руки, как, согласно нашему заранее составленному плану, оно отправило к нам посланников с просьбой о помощи. Хотя войск под рукой еще не имелось, за исключением совсем небольших отрядов, я решил принять приглашение и послал полковника Стокса с небольшим подразделением солдат Гемпширского полка, чтобы сообщить о нашем предстоящем прибытии. Он прибыл в город в самый что ни на есть критический день, 4 августа, накануне решительной турецкой атаки. Хотя горожане были горько разочарованы прибытием всего пары офицеров и горстки солдат, когда их буйное воображение рисовало, как корабль за кораблем выгружают на пристань британских солдат, тем не менее один лишь вид этих замечательных солдат вдохновил их до такой степени, что, когда на следующий день случилось турецкое нападение, каждый человек в городе схватил свою винтовку и бросился на усиление линии обороны, в результате чего турок отбросили, и они в замешательстве отступили. Подобное свидетельство возвышенного боевого духа горожан заставляло нас надеяться, что так будет и дальше, но оказалось, что это был единственный пример такой доблести, и надежды, основанные на нем, были обречены на горькое разочарование.

Как только удавалось выделить автомобили для перевозки войск в Энзели, они стали прибывать небольшими партиями, и я отправил полковника Р. Кейворта вместе с импровизированным штабом командовать боевыми частями в Баку.

4 августа я переехал из Казвина в Казиан, поселившись, как и прежде, на рыбном складе. По пути мы, как обычно, остановились на ночь на маленькой почтовой станции в Манджиле, где встретили очень скорбное трио, направлявшееся из Энзели в Казвин, к месту своего заключения. Это были не кто иные, как Челяпин, Лазарев и Бабух. Они попросили меня о встрече, и я сразу же отправился к ним, чтобы поговорить и выяснить, в чем дело. По их собственному мнению, произошло досадное недоразумение. Я заверил их, что если это так, то, как только их дело будет расследовано, они будут немедленно с извинениями освобождены. По свидетельству дежурного офицера, их обвиняли в пособничестве дженгелийцам, и у нас имелись документальные доказательства их вины в виде письма Бабуха к Кучек-хану, где он поздравлял последнего с недавними попытками уничтожить британский отряд в Реште и призывал возобновить свои усилия, обещая всяческую поддержку в его будущих действиях. Это письмо вручили мне по прибытии в Казиан, и оно не оставляло ни малейших сомнений в их виновности.

Как только майор Брауни убедился в неоспоримой подлинности этого письма, он решил воспользоваться случаем и избавиться от комитета Энзели, ставшего теперь анахронизмом. Троих заговорщиков арестовали (по обвинению в связях с нашими врагами) в час послеобеденного отдыха, и, как только они оделись и собрали пожитки, им предложили сесть в автомобиль «форд», который отправился в Казвин.