Познать женщину - Амос Оз

— Все будет в порядке, — ответил он рассеянно и пошел налить себе чего-нибудь выпить.

И что он мог рассказать? Я убил свою жену, потому что она пыталась убить нашу дочь, которая пыталась уничтожить своих родителей? Хотя между нами троими было больше любви, чем дозволено. Как это сказано в библейском стихе: от тебя к тебе убегу?.. И он произнес:

— Поговорим при случае. — И выпил. И смежил веки.

Между ним и Анной-Мари сложились и набирали глубину отношения двух любовников, нежно и безошибочно улавливающих каждое движение партнера. Как улавливают опытные, тренированные игроки в теннис. В последнее время Иоэль, занимаясь любовью, отступил от обыкновения ублажать женщину, пренебрегая собственным плотским наслаждением. Постепенно, все больше доверяясь ей, он перестал скрывать свои слабости, сокровенные желания тела, которые все эти годы стеснялся открыть жене и по деликатности не умел высказать случайным женщинам. Анна-Мари, закрыв глаза, как хорошо настроенный музыкальный инструмент, улавливала каждый звук, каждую ноту. И подчинялась, исполняла все, о чем он и сам не знал, не догадываясь, сколь сильно желание получить именно это. И порой ему казалось, что не он овладевает ею, а она беременна им и рожает его. И едва они кончали, как, бывало, врывался к ним Ральф, похожий на медведя, веселый, благодушный, словно тренер, чья команда только что одержала победу, наливал сестре и Иоэлю по стакану ароматного пунша, подавал полотенце, менял Брамса на пластинку в стиле кантри, еще больше приглушал звук и зеленоватый водянистый свет, желал им шепотом «доброй ночи» и испарялся.

В теплице Бардуго Иоэль купил луковицы гладиолусов, семена разных других цветов. К весне все это было высажено. И четыре виноградные лозы. А еще он купил у Бардуго шесть высоких глиняных кувшинов и три мешка обогащенного компоста. Это было проще, чем ехать в Калькилию. Кувшины он установил по углам в саду, высадив в них герань разных цветов: пусть летом перехлестнет она через край, прольется из кувшинов языками пламени. В начале февраля отправился Иоэль с Кранцем и его сыном Дуби в магазин строительных материалов и купил просмоленные балки, длинные болты, металлические скобы и уголки. В течение десяти дней при помощи преисполненных энтузиазма Арика и Дуби Кранцев, а также, к его удивлению, и Неты, вместо навеса из жести на металлических трубах над стоянкой автомобиля выстроил он чудесную деревянную беседку, покрыв ее двумя слоями коричневого лака, устойчивого к переменам погоды. Возле беседки посадил четыре лозы, чтобы со временем виноград увил всю беседку.

Узнав из газет, что похороны товарища состоятся на кладбище в Пардес-Хане, он решил воздержаться от поездки туда. Остался дома. Но в годовщину смерти Иврии, шестнадцатого февраля, с матерью и тещей отправился на иерусалимское кладбище, чтобы совершить положенную церемонию. Нета снова решила не присоединяться к ним. И взялась стеречь дом.

Когда Накдимон прогнусавил насморочным голосом, коверкая арамейские слова, поминальную молитву кадиш, Иоэль наклонился к матери и прошептал:

— Так забавно, очки придают ему выражение этакой ученой набожной лошади.

Лиза возмущенно зашипела в ответ:

— Стыдно! Над могилой! Вы все ее забыли!

Авигайль, прямая, исполненная достоинства, в черной кружевной мантилье, покрывающей голову и плечи, сделала им знак: «Прекратите». И Иоэль, и его мать в ту же секунду умолкли.

Под вечер вернулись в Рамат-Лотан вместе с Накдимоном и двумя из четырех его сыновей. Дома они обнаружили, что Нета с помощью Анны-Мари и Ральфа накрыла испанский обеденный стол (впервые после переезда) и приготовила ужин на десять человек. На красной скатерти горели свечи. Был подан шницель из индюшатины с пряностями, отварные овощи, приготовленный на пару рис, грибы, холодный пикантный томатный суп, в высоких бокалах, с ломтиками лимона, насаженными на ободок. Это был тот суп, которым Иврия обычно удивляла гостей. В тех редких случаях, когда в доме бывали гости. Нета даже продумала, как всех рассадить: Анна-Мари рядом с Кранцем, сыновья Накдимона между Лизой и Ральфом, Авигайль рядом с Дуби Кранцем, а по концам стола, друг против друга — Иоэль и Накдимон.

Следующий день, семнадцатое февраля, выдался пасмурным. Воздух, казалось, сгустился и застыл. Но не было ни дождя, ни ветра. Подбросив Нету в школу, а мать в библиотеку, где выдавали книги на иностранных языках, Иоэль заехал на бензоколонку, залил полный бак горючего, добавив, после того как автоматический насос уже отключился, еще, сколько смог, вручную, проверил масло и воду, в том числе дистиллированную, а также давление воздуха в шинах. Вернувшись домой, он вышел в сад и занялся, как и запланировал в свое время, обрезкой розовых кустов. Рассыпал органические удобрения по газону, трава на котором поблекла от зимних дождей и холодов. Фруктовым деревьям дал предвесеннюю подкормку, тщательно перемешав удобрения с опавшими листьями, перегнившими и почерневшими в лунках возле стволов, — эту смесь он ввел в почву с помощью вил и грабель. Подправил лунки. Осторожно, без подручных орудий, прополол цветочные клумбы, низко, будто в глубоком поклоне, нагнувшись к ним. Вырвал с корнем первые, начавшие поднимать голову ростки пырея, щавеля, вьюнка. Голубой фланелевый халат в проеме кухонной двери он увидел искоса, сидя на корточках. Лица он видеть не мог, но сжался, словно получил точно рассчитанный удар кулаком в солнечное сплетение или что-то оборвалось в животе. На мгновение онемели пальцы. Но затем он взял себя в руки и, подавив гнев, спросил:

— Что случилось, Авигайль?

Она разразилась смехом:

— Что, напугала я тебя? Погляди на свое лицо. Кажется, убить готов. Ничего не случилось, я только пришла спросить, выпьешь ли ты свой кофе тут, на лужайке, или вернешься в дом?

Он ответил: — Я уже иду… Но тут же передумал и добавил: — Впрочем, лучше принеси сюда, чтобы не остыл. — Но снова поменял мнение и сказал совсем другим голосом: — Никогда, слышишь, никогда не надевай больше ее одежду.

И от того, что услышала в его голосе Авигайль, ее широкое, ясное, спокойное лицо славянской крестьянки покрылось густым румянцем:

— Это не ее одежда. Этот халат она сама отдала мне пять лет тому назад, потому что ты купил ей новый в Лондоне.

Иоэль понимал, что следует извиниться. Разве не сам он позавчера уговаривал Нету, чтобы та носила красивый плащ, привезенный им Иврии из Стокгольма? Но злость или, вернее, недовольство собой за то, что он позволил гневу прорваться, заставило его вместо извинений процедить с горечью и почти с угрозой:

— Не имеет значения. Здесь, у себя, я этого не потерплю.

— Здесь, у тебя? — спросила Авигайль, и это прозвучало одновременно назидательно и снисходительно, словно директриса начальной школы обращалась к ученику.

— Здесь, у меня, — повторил Иоэль тихо и обтер руки о джинсы, стряхивая приставшие к пальцам комочки земли. — Здесь, у меня, не ходи в ее одежде.

— Иоэль, — заговорила она после минутного молчания доброжелательно и грустно, — готов ли ты выслушать меня? Я начинаю опасаться за твое состояние. Пожалуй, оно не лучше, чем состояние твоей матери. Или Неты. Просто ты умеешь скрывать свои проблемы. А это только все усугубляет. По-моему, то, что тебе действительно нужно…