Познать женщину - Амос Оз

Случалось, он вспоминал моменты максимального напряжения, которые пережил во время службы. Вот проходит он по улицам чужого города, словно по лезвию бритвы, тело и мысль его наэлектризованы, как на охоте или в час любви, и даже простые, будничные, банальные вещи выдают ему свои скрытые тайны или хотя бы намекают на них. Отражения ночных огней в лужах… Запонки в рукаве прохожего… Очертания нижнего белья, что дерзко проступают под летним платьем прошедшей по улице женщины… И порой ему удавалось предугадать то, что должно произойти, секунды за три-четыре до того, как это и в самом деле происходило. Например, приближение порыва ветра или направление прыжка кошки, выгнувшей спину на заборе. А порой он точно знал, что человек, идущий ему навстречу, должен будет остановиться, хлопнуть себя ладонью по лбу, развернуться и зашагать в обратном направлении. Столь обостренным было его восприятие в те годы, а теперь все притупилось. Замедлилось. Словно затуманилось стекло, и нет способа проверить, запотело оно с внутренней стороны или с наружной, а может, и того хуже: само стало выделять молочную муть. И если не пробудиться, не разбить немедленно это стекло, туман будет сгущаться, дрема затянет его в свои сонные глубины, память о тех мгновениях предельно обостренной сосредоточенности выцветет, и он умрет, так ничего и не узнав, словно путник, уснувший и замерзший в снегах.

У оптика в одном из магазинов торгового центра Иоэль купил сильное увеличительное стекло. И однажды утром, оставшись в одиночестве, наконец-то исследовал сквозь него странную точку у входа в романский монастырь на снимке, висевшем прежде в студии Иврии. Он посвятил этому исследованию довольно много времени, использовал и сфокусированный луч света, и свои очки, и «очки семейного доктора», принадлежавшие Иврии, и только что купленную лупу, рассматривая снимок под разными углами. Пока не пришел к заключению, что, скорее всего, нет на фотографии ни забытого предмета, ни заблудившейся птицы — всего лишь изъян фотопленки. Скажем, царапинка, нанесенная при проявлении.

Слова Джимми Галя, одноухого комбата, о двух точках и линии их соединяющей казались Иоэлю вполне правильными; в них не было ошибки, но и смысла тоже не было. В конечном счете они свидетельствовали о духовной ограниченности. Иоэль ощущал ее и в себе, но все еще надеялся обрести свободу.

И вот ворвалась весна. Ворвалась жужжанием мух и пчел. Водоворотом запахов и красок, которые казались Иоэлю едва ли не чрезмерными. В мгновение ока сад словно вышел из берегов, захлестнутый бурным цветением и ростом. Даже кактусы в горшках на веранде запылали огненно-красным и обжигающим желто-оранжевым цветом, как будто пытались заговорить с солнцем на его языке. Столь безудержным был этот напор жизни, что Иоэлю чудилось: если только вслушаться, напрягшись до предела, можно разобрать, как корни растений, словно острые когти, раздирают во мраке землю, как темные соки, высасываемые из почвы, устремляются вверх по каналам стволов и стеблей, как прорастают листья и цветы, чтобы отдаться ослепительному свету. Свету, от которого глаза Иоэля все равно уставали, несмотря на новые темные очки, купленные в начале зимы.

Стоя возле живой изгороди, Иоэль пришел к выводу, что яблонь и груш недостаточно. Индийская сирень, олеандр, бугенвиллия, равно как и кусты гибискуса — все это показалось ему банальным, скучным, чуть ли не вульгарным. Поэтому он решил отказаться от островка газона, на который выходили окна комнат пожилых женщин, и посадить там фиговое и оливковое деревья, а возможно, еще и гранат. Со временем доберутся сюда и вытянувшиеся виноградные лозы, посаженные им у новой беседки, и таким образом через одно-два десятилетия возникнет здесь пусть небольшой, но идеальный для израильской земли сад. Густая темная сень таких садов, во множестве виденных им в арабских дворах, всегда вызывала у Иоэля чувство зависти. Он спланировал все, вплоть до мельчайших подробностей: уединившись в своей комнате, изучил соответствующие главы сельскохозяйственной энциклопедии, расчертил лист бумаги и составил сравнительную таблицу преимуществ и недостатков различных сортов, затем, выйдя из дому, разметил с помощью рулетки предполагаемые расстояния между саженцами и обозначил колышками места будущих лунок. Каждый день звонил он в теплицу Бардуго, выясняя, когда прибудут заказанные им растения. И ждал.

Утром, перед наступлением пасхальных торжеств, когда все три женщины уехали в Метулу, оставив его одного, он вышел в сад и выкопал в местах, отмеченных колышками, пять аккуратных красивых ямок под саженцы. Дно этих ямок покрыл слоем мелкого песка, смешанного с куриным пометом. Затем поехал за саженцами, прибывшими в теплицу Бардуго: фиговое дерево, финиковая пальма, гранат и две оливы. По возвращении ехал он медленно, на второй скорости, чтобы не повредить саженцы, — Иоэль обнаружил у входа в дом сидящего на ступеньках Дуби Кранца, худенького, курчавого, мечтательного. Иоэлю было точно известно, что оба сына Кранца уже отслужили срочную службу в армии, и тем не менее ему показалось, что перед ним паренек, которому не больше шестнадцати.

— Отец послал тебя привезти распылитель?

— Значит, так, — Дуби говорил, растягивая слова, словно с трудом расставаясь с ними, — если вам нужен распылитель, то я могу подскочить домой и привезти его. Без проблем. Я тут на машине родителей. Их нет. Мама за границей. Папа отправился на праздник в Эйлат. А брат поехал к подружке в Хайфу.

— А ты? Не можешь попасть в дом?

— Нет, дело не в этом.

— А в чем?

— По правде говоря, я приехал повидаться с Нетой. Подумал, что, может, сегодня вечером…

— Напрасно думал, голубчик, — Иоэль вдруг разразился смехом, который удивил и его самого, и парня. — Пока ты сидел и думал, Нета с бабушками уехала на другой конец страны. Найдется ли у тебя пять минут? Помоги мне, пожалуйста, снять с машины саженцы.

Почти три четверти часа работали они, не разговаривая, разве что обмениваясь самыми необходимыми словами вроде: «подержи», «выровняй», «держи покрепче, но осторожно». С помощью плоскогубцев освободили корни саженцев от жестяных контейнеров с землей, куда их поместили в теплице. Им удалось проделать это не повредив ни сами корни, ни облепившие их комочки земли. Затем все так же молча, с предельной точностью и методичностью они провели «церемонию захоронения», аккуратно засыпав ямки и сделав откосы для полива саженцев. То, как умно и проворно делали свое дело пальцы Дуби, понравилось Иоэлю, равно как и застенчивость юноши, его замкнутость.

Однажды вечером, на закате осеннего дня, накануне субботы, когда воздух в Иерусалиме напоен веющей с гор печалью, Иоэль с Иврией вышли погулять и заглянули в Сад Роз полюбоваться угасающим светом дня. Иврия сказала:

— Ты помнишь, как изнасиловал меня среди деревьев, там, в Метуле? Я думала, что ты немой.

Иоэль, знавший, что, как правило, жена говорит серьезно, поправил ее:

— Неправда, Иврия. Это не было изнасилованием. Если что и было, так соблазнение. Это во-первых… — Но, сказав «во-первых», он забыл сказать, что же «во-вторых».