Вивьен Вествуд - Вивьен Вествуд

«Мы никогда не отмечали Рождество. Единственное, что мы праздновали, так это Ночь костров[16]. Ее мы праздновали с размахом. За много недель до празднества мы с Беном делали чучела Гая Фокса и предлагали их прохожим за монетку у станции «Клэпхем-Саут» в любое время ночи. Делали их из маминой старой одежды. Из всего, что попадалось под руку. Нам удавалось неплохо на этом заработать. Мы жгли огромные костры. Бросали петарды в почтовые ящики и кидались друг в друга хлопушками. Все это было неспроста: для нашей семьи этот праздник хаоса представлял огромную важность. Дни рождения проходили довольно буднично. Хотя точно помню, что бабушка Дора всегда помнила о наших днях рождения и иногда присылала мне или Бену пирог, зная, что мама с Малкольмом вряд ли это сделают. Она пекла вкусные пироги, наша бабушка».

Празднование Ночи костров вошло в историю, и если место, где его отмечали, изменилось, то сама дата всегда помечена в ежедневнике Вивьен, и каждый год в этот день проводится вечеринка. Ее друг Роберт Пиннок вспоминает, как проходил праздник в то время, когда Вивьен жила на Серли-Корт: вечер перетекал в ночь с дикими танцами и музыкой. «Слушали Элвиса и разную другую музыку, Вивьен пила виски и танцевала – она любила виски «Jameson» и танцы до утра…»

И для Бена, и для Джо школа-пансион казалась Вивьен и Малкольму привлекательным вариантом, ведь она могла дать им возможность заниматься своей карьерой, группой «The Sex Pistols» и магазином «Seditionaries»: вряд ли они смогли бы много времени проводить дома. Вивьен, бич консервативного общества и бывшая анархистка, с воодушевлением восприняла идею отправить сыновей в частную школу-пансион, возможно, из-за своей любви к качественному образованию, но и из практических соображений: ее личная жизнь и профессиональное сотрудничество с Малкольмом дали основательную трещину. Они во всех отношениях обернулись провалом.

Вивьен дома на Серли-Корт. Фото Бена Вествуда

«Когда мы только переехали на Серли-Корт, мама спросила меня, не соглашусь ли я пойти в школу-пансион, а пока что какое-то время пожить с отцом, – вспоминает Бен. – Я не имел ничего против, да и она сказала, что для нее сейчас так будет лучше. И, полагаю, для Малкольма. Так что тогда я, восьмилетний, считал, что таким образом помогаю маме. Дерек со второй женой жил в Лутоне. Я провел у него полтора года, а когда вернулся домой, мама с Малкольмом отдали меня в школу-пансион на два с половиной года. Мама приезжала ко мне в дни посещений. Но с ней приезжал не Малкольм, а Джин Крелл, одетый во все черное, с длинными волнистыми волосами, наверное с двадцатью кольцами на пальцах, а мама – как всегда, с обесцвеченными волосами, торчащими колючками. Помню, когда она приезжала с такой прической и в резиновой мини-юбке, то после ее ухода мои приятели говорили мне, что она им очень нравится. А однажды она приехала в школу с Крисси Хайнд – в то время та еще не была знаменитостью, но она была очень сексуальной и тоже понравилась моим однокашникам».

Джо тоже считает школу-пансион ошибкой воспитания Вивьен и Малкольма, но, несмотря на это, он отзывается о том времени спокойно и без обиды: «Пребывание в школе-пансионе меня травмировало, меня отправили туда, когда мне было лет пять или шесть. Малкольм пытался убедить меня в том, что впереди у меня удивительное приключение, и вот я попал в школу, которая напоминало мерзкое заведение из фильма «Дом кнута»[17]: тебе там могли намазать рот мылом. Но зато уж после этого меня ничто не брало. Я не жалел о том, что попал туда. Я знал, что мама и Малкольм старались сделать как лучше. Знал, например, что в выходные увижусь с бабушкой и дедушкой, и был этому рад. А еще мне нравилось болтаться по Клэпхему и окрестностям. Но та первая школа-пансион очень глубоко меня травмировала. Там с учениками обращались безжалостно, однако я не считаю, что мама и Малкольм поступили со мной жестоко. Чуть ли не в первый приезд ко мне они все поняли, забрали меня и отправили в другую школу-пансион, где обстановка была намного лучше. Потом я постоянно менял школы, но ни одна не была такой ужасной, как первая. Я ни в одной долго не учился. У меня всегда создавалось такое ощущение, что мама и Малкольм помещали меня в школы, даже не думая о том, что нужно платить за учебу. Помню, меня часто приглашали в кабинет к казначею и он говорил: «Твои родители не заплатили за учебу. Они заплатят?» В итоге я привык к такому порядку вещей: первая четверть, ты в новой школе, потом в середине второй четверти тебя вызывают к казначею по поводу оплаты за первую. В конце второй четверти – уже два неоплаченных счета. В конце третьей переходишь в другую школу. Сейчас мама говорит, что они всегда платили за учебу, и Малкольм говорил то же самое, хотя никогда не платил».

Пара, которую как-то окрестили Бонни и Клайдом мира моды, только однажды на самом деле совершила побег (Вивьен водила машину; Малкольм этому так и не научился). Они приехали в очередную школу, где учился Джо (Бен уже сидел в машине), увидели его на дороге, крикнули: «Залезай в машину!» – и умчались прочь. Малкольм громко и нервно хохотал над их провокационной выходкой, а мальчики от стыда глубоко вжались в сиденье машины. Позже Вивьен внесла плату за обучение. Она говорит, что мальчики просто плохо помнят, как все было, что на самом-то деле Майкл Коллинз крал ее деньги; у нее тогда денег не хватало, и поэтому она иногда опаздывала с платежами. «А в школе Сент-Кристофер, в Лечворте, был очень, очень приятный директор. Какое-то время мальчики оба там учились, и когда мы задерживали оплату, директор очень по-доброму на это реагировал».

Неудивительно, что лучше всего сыновья Вивьен Вествуд запомнили не трудности взросления, связанные с постоянным перемещением из одной школы в другую, и не пробелы в обучении, а то, что приходилось привыкать к растущей известности матери и к ее необычному внешнему виду. Большинство подростков идут наперекор стилю одежды и правилам приличия, которые просят соблюдать их родители, но когда твоя мама находится на передовой радикальной моды, а тебе четырнадцать, приходится справляться с другими сложностями. «Пока ты ребенок, тебя одевает мама; когда я рос, я даже не думал об одежде, – вспоминает Джо, – но помню, гулял с ребятами в Клэпхеме, и они вдруг начинали тыкать в меня пальцем и смеяться. А я никак не мог понять почему. На мне была полупрозрачная гофрированная рубашка, которую сшила мама, а в кармане – картинка в стиле пин-ап с обнаженной девицей. Одна из рубашек, которые продавались в «SEX», и она мне очень нравилась, потому что была мягкой и приятной. Так что когда до меня наконец дошло, что они смеются над моей одеждой, я только и подумал: «Вот так глупость». Зачем смеяться над чьей-то одеждой? Правда, когда мы с мамой куда-то ходили, даже просто за покупками, мой брат Бен прятался за деревьями. Метрах в девяноста позади. У него как раз был переходный возраст, и он умирал от смущения. Я был младше, и мне было плевать, а еще мне нравилось, что маме тоже плевать. Бен был другим, скорее слабаком, и с ним все это происходило в другом возрасте – ведь он на четыре года старше меня, так что в то время его как раз начинал беспокоить собственный внешний вид и прочие подростковые страхи… Я тоже через это прошел, но позже. То есть нам то и дело приходилось носить вещи, в которых мы чувствовали себя страшно неловко. Я постоянно менял школы, и знаешь, что подумал в итоге? Что мне нужно купить какую-нибудь простую одежду, что мне нужна и нормальная одежда, а не только вызывающая, которую шила мама. Я подумал, что не хочу идти в очередную школу и выглядеть как чокнутый, совершенно чокнутый панк-рокер. Кажется, тогда было начало 80-х, и мама одевала меня в «пиратскую» одежду. И вот я пошел в «Marks & Spencer» и купил самые обыкновенные вещи, которые привели бы маму в ужас. Но в общем и целом я всегда очень живо интересовался тем, что она делала».