Веселая вдовушка - Хейвуд Смит

— Прямо не знаю, что и делать, святой отец, — на следующее утро сказала Элизабет священнику. — Тело моего мужа выздоравливает, но постоянные боли и беспомощное состояние калечат его душу.

Священник вздохнул:

— У господа иной взгляд на страдания, нежели у нас, смертных. В Писании сказано, что страдания облагораживают человека. Вспомни, что и сам Христос претерпел наихудшие на свете муки. — Священник помолчал, подыскивая подходящие слова. — Чтобы выковать подкову, я беру заготовку и нагреваю её в горниле добела, чтобы выжечь из металла вредные примеси, ржавчину и шлаки. Потом бью по раскалённому металлу молотом, чтобы придать изделию законченную форму, а после бросаю в холодную воду, чтобы металл обрёл прочность стали. В руках вседержителя мы всё равно что подкова в руках кузнеца. Страдание делает нас чище и лучше, выжигает вредные примеси, которые есть не только в металле, но и в каждом человеке… А потом молот господень перековывает нас в нечто полезное.

— Молот господень? — Элизабет нахмурилась. — Слишком уж сильно он бьёт Гэррэта, а заодно — и всю его семью. Что мы ни перепробовали, чтобы вызвать у него интерес к жизни, отвлечься от своих страданий, ничто не помогает. С каждым днём он все больше отстраняется от нас и замыкается в себе. — Женщина посмотрела на свой огромный живот. — Кажется, он даже не вполне понимает, что скоро станет отцом. Или же не хочет понимать — почему?

— Возможно, потому, что сам беспомощен, как новорождённое дитя. И может остаться беспомощным до конца своих дней.

— Эта мысль мне почему-то не приходила в голову, — призналась Элизабет, устыдившись собственной недогадливости.

— Каждому мужчине — тем более такому сильному и отважному, как его милость граф, — трудно смириться с мыслью, что остаток жизни он проведёт прикованным к постели, находясь в полной зависимости от тех, кто его окружает. — Отец Игнатий помолчал. — Тем не менее, когда мы признаемся перед лицом господа в своей беспомощности, настаёт миг, когда творцу сподручнее изготовить из нас нечто дельное. Хотя я отлично понимаю, отчего его лордство впал в отчаяние, оправдывать его я не стану. Отчаяние одного человека, без сомнения, оказывает разрушительное действие на всех его близких. Надеюсь, он не желает своей семье зла?

— Если он и причиняет нам зло, то делает это без дурного умысла. Свою семью он любит до беспамятства. Правда, в последнее время он стал отваживать от себя всех — даже самых близких и любимых людей. Может быть, вы, святой отец, поговорите с ним? Я, знаете ли, не слишком-то красноречива. Я могу его накормить, вымыть, приготовить лекарства — но не в силах подобрать слова, которые излечили бы его душу.

— Он знает, что я католический священник?

— Не уверена, зато знаю другое — если Гэррэт и узнает правду, он всё равно вас не выдаст.

— Что бы там ни было, я с ним поговорю, — спокойно произнёс отец Игнатий. — Мой долг — приносить облегчение страждущим.

Постепенно визиты священника к больному стали делом привычным, и состояние Гэррэта стало улучшаться. Элизабет была бы не прочь узнать, о чём ежедневно на протяжении трёх часов разговаривали мужчины, но подслушивать у двери посчитала для себя унизительным.

Где-то в середине декабря слуги доложили, что слышали доносившийся из комнаты его лордства смех. Домочадцы Гэррэта пришли к заключению, что визиты Стивена как нельзя лучше сказываются на душевном состоянии больного.

А потом из его комнаты стали доноситься стоны.

Элизабет впервые их услышала за неделю до Рождества, когда шла в свою спальню, чтобы достать из гардеробной тёплую вязаную шаль. Громкий, низкий, протяжный стон был похож на вой раненого зверя.

Элизабет не на шутку перепугалась. Бросилась к комнате Гэррэта — но дверь оказалась заперта изнутри. Поскольку стон не повторился, Элизабет решила, что это был злой дух, перекрестилась, прочитала коротенькую молитву во спасение и забыла об этом.

Слуги зато не были так забывчивы, и скоро верная Гвиннет сообщила хозяйке, что среди домашней челяди Крейтонов распространился слух о странных стонах, которые возобновлялись всякий раз, когда в комнату графа входил Стивен. Оказалось, что в такие дни граф и Стивен не только запираются на ключ, но и затыкают замочную скважину. Таким образом, проследить за тем, что происходило за закрытой дверью, не было никакой возможности. Слухи становились всё более зловещими. Стали даже поговаривать о колдовстве. Элизабет не находила себе места — она опасалась за отца Игнатия.

Она попыталась поговорить со священником, но тот с улыбкой заявил, что Элизабет преувеличивает опасность, и отказался давать объяснения стонам, доносившимся из комнаты Гэррэта.

Разумеется, ни в каком колдовстве Элизабет священника не подозревала, но всё же предложила отцу Игнатию уехать из Чествика — ради его же блага.

К её удивлению, отец Игнатий ответил решительным отказом, а Элизабет не смела больше настаивать.

Чествик, 12 января 1649 года

— Если так пойдёт и дальше, мне на одевание потребуется больше времени, чем сёстрам, — проворчал Гэррэт, но уже без прежней злобы и раздражения. Ему понадобилось полных два часа, чтобы принять ванну, побриться, надеть приличную рубашку и натянуть один чулок. Всё же он решил продолжить одевание, поскольку не хотел предстать перед своей семьёй в ночной сорочке.

— Тише едешь, дальше будешь, милорд, — промолвил Уинтон, осторожно натягивая чулок на другую ногу хозяина. Боль напоминала о себе, и каждое движение давалось Гэррэту с превеликим трудом.

Согнув ноги в коленях, он медленно спустил их с постели и упёрся ступнями в пол. Куда лучше владеть собой и уметь подчинять себе боль, нежели быть её жертвой, в очередной раз напомнил он себе.

— Упражнения очень вам помогли, хозяин, — заметил между тем Уинтон. — Скоро ваше лордство сможет ходить, как прежде.

— Пошла уже вторая неделя с тех пор, как ты повторяешь эту фразу, — пробормотал Гэррэт, осматривая свои отощавшие конечности. И всё-таки ежедневные мучительные упражнения, которыми втайне терзал его Стивен, оказали своё благотворное действие. Теперь Гэррэт мог двигать ногами — пускай и с большим трудом.

— Знаешь, — обратился он к Уинтону, — я, пожалуй, сегодня надену панталоны из синей шерсти.

— Очень хорошо, милорд, — Уинтон направился в гардеробную.

Передохнув, Гэррэт скомандовал:

— А теперь тащи мой шитый золотом колет и сапоги.

— Сапоги? — удивился Уинтон.

— Ну да, а что же ещё! Неужели я буду босой держать речь перед домочадцами?

Последней в комнату вошла жена — Гэррэт так и не смог понять, случайно она опоздала или умышленно.

— Мы ждём тебя, Элизабет. Заходи и садись.

Когда Элизабет села по левую руку от Гэррэта, хозяин Рейвенволда холодно воззрился на сбившихся у дверей слуг.