Целитель. Союз нерушимый? - Валерий Большаков

Тюнингованный «Иж» завладевал вниманием пешеходов и водителей не сразу – люди рассеянно провожали его глазами, затем радостно удивлялись новому и уже не отрывали заинтересованного взгляда, пока «новая модель» не исчезала за поворотом.

Стоило остановиться – тут же обступали любопытствующие. Спорили об отечественном автопроме вообще и хвалили «Ижавто» в частности – вон, какого красавца на улицы выпустили! А я сознательно оставил на пластиковом передке синюю ижевскую эмблему – пусть люди погордятся.

«Ижак» блестел и переливался зеленым лаком – мы с Ромуальдычем лично шлифовали кузов, добиваясь чуть ли не зеркального сверкания. Бывалые водилы недоуменно задирали брови, не узнавая звук, издаваемый мотором – привычный дерганый рокоток сменился мягким сытым урчанием, а на скорости, когда рявкала турбина, распуская утробный свист, шоферские сердца вздрагивали в такт.

У народа, привыкшего к незамысловатым автопромовским опциям, вызывал восторг даже мощный глушитель из нержавейки, а уж тихое, почти интимное клацанье замков на дверцах рождало ответную нежность к машине – у суровых мужиков и то срывалось ласковое «ижик».

Я, правда, не слишком приглядывался к публике, больше к «Ижу» прислушивался, пытаясь различить в механических шумах первые отзвуки сбоя, но машинка не подводила.

Большое спасибо Ромуальдычу – выбил мне права. Его однополчанин, майор-гаишник с революционными именем-отчеством, долго гонял меня по практике и теории, пока не устал. Двумя часами позже Владлен Вилиорович лично вручил новенькое удостоверение и крепко пожал руку: «Рулите, Миша, рулите!»

Я и рулю. Сдвинув рычажок на «Д», мягко добавил газку, и машина послушно покатилась вверх, по длинной и прямой улице Готвальда. Проезжая мимо мелкого универмага, я невольно притормозил, высмотрев знакомую фигурку – Инна «выгуливала» новое пальто, купленное в рассрочку, как подарок ко дню рождения.

Я подъехал к тротуару и плавно затормозил. Стекло с тихим жужжанием опустилось.

– Вас не подвезти, гражданка?

Дворская сразу заулыбалась, узнав мой голос, и стала озираться растерянно – где же ты?

– Я тут! – было ответом на незаданный вопрос.

Девушка живо наклонилась.

– Ух ты! Кла-асс…

– Садись, покатаю!

Инна быстренько юркнула в машину, устраиваясь на соседнем сиденье, и сразу потянулась ко мне. Я подался к ней, наклоняя голову, и нежно поцеловал. Пытался задержать касанье губ, но девушка быстро отстранилась, делая страшные глаза: а увидят если?!

Улыбаясь, я тронулся и покатил по улице вверх, поглядывая на пассажирку.

– На дорогу смотри! – засмеялась Дворская.

– Да неинтересно на нее смотреть, ты гораздо приятнее!

Девушка зарумянилась.

– А куда мы едем? – спросила она, пряча улыбку.

– Вперед! Хочешь, до телевышки прокатимся?

– А давай!

Постепенно дома делались ниже, вот и частный сектор потянулся, переходя в пустошь – окраешек степи. Плавный подъем закончился, «Иж» въехал на самое высокое место Первомайска. Правда, склон, что укатывался к Южному Бугу, скорее разумелся, чем ощущался – никакого простора не открывалось, виды застились домами окраины. Зато вверх уходила громадная телевышка – труба в два обхвата, полосатая, как палочка гаишника, выкрашенная в белый и синий. Трубу удерживали толстые, туго натянутые тросы, будто ванты на мачте парусника. Это впечатление усиливали легкие решетчатые кронштейны, отходившие от вышки наподобие рей.

У ее подножия белели несколько приземистых служебных зданий, но движения не наблюдалось – вокруг, продуваемая ветрами, стелилась безлюдная местность. И тишина…

Затормозив, я быстро покинул свое место, обошел «ижика» и открыл дверцу, подавая руку моей желанной пассажирке. Дворская вышла, опуская ресницы, и запрокинула голову, пытаясь разглядеть макушку телебашни.

– Я даже не думала, что она такая огромная! – воскликнула она.

А я подкрался сзади и обнял Инну за талию. Девушка не воспротивилась – откинулась на меня. Я кое-как просунул губы между шарфиком и шапочкой, целуя стройную шею. Инна молчала, только гладила мои руки, а потом повернулась лицом. Шмыгнула носом, прижалась, потерлась холодной гладкой щекой и прошептала, щекоча ухо теплым воздухом:

– Я люблю тебя!

Понедельник, 24 марта 1975 года, полдень Норт-Ист-Харбор, Нейборхуд-роуд

Юваль Регев прошелся по обочине широкой Харбор-драйв, высматривая берег за серыми стволами молодых гикори – океан шумел совсем рядом, ворчал угрюмо, перемалывая валы на источенных скалах, ворочал обкатанные глыбки, дышал соленой сыростью и прелыми водорослями.

Похабный бриз забрался под куртку, холодя спину, и Юваль задернул молнию – можно и так, наплечная кобура все равно не выделяется, не «просвечивает» сквозь хорошо выделанную кожу.

Повернувшись спиной к океану, он заскрипел галькой, возвращаясь к неприметному «фордику». Гилан Пелед сидел очень неудобно – худая задница на переднем сиденье, а длинные мосластые ноги – на улице. В руках он держал увесистую «уоки-токи» с антенным штырем и тихо переговаривался с Ливлатом. Ари Кахлон развалился на заднем сиденье, сложив руки на груди и глубокомысленно исследуя подранный верх салона.

– Юваль! – позвал Гилан, складывая антенну. – Объект кушать изволит!

– Чтоб он подавился, – пробурчал Регев.

– Не дождемся! – рассмеялся Пелед.

– Пока сами не раздавим, – глухо подал голос Ариэль.

– Во-во…

Юваль уселся за руль, качнув авто, но мотор заводить не стал, успеется. Это, можно сказать, его давний жизненный принцип – не спешить, но делать все вовремя. Когда Регев служил в спецназе «Кидон», он так и заявил майору Алону: «Суета – не мой стиль!»

Долго потом Рехавам дурь из него выбивал… Выбил.

Все трое долго молчали, только слушали далекий шум волн да фырчанье редких машин, носившихся по Харбор-драйв.

– Пора съезжать из «Холидей Инн», – проворчал Пелед, изучая мятый чек. – Дорого!

– Пятый день мы тут, – заметил Кахлон.

– Думаешь, долго возимся? – вывернул шею Гилан, оборачиваясь назад.

– Да не-е… Наоборот. Помнишь, сколько мы выслеживали того наци? Как его… Вольф… Вольг…

– Вольфганг, – подсказал Регев. – А мне Збиг как раз наци напоминает. Был такой помощничек у Гитлера – Розенберг. Альфред Розенберг.

– А-а… Расовая теория?

– Ну да. Он же не в Германии родился, Розенберг, вот и выпрыгивал из штанов от усердия, чтобы в Берлине его своим считали. Бжезинский из той же колоды – двойка бубен, а лезет в валеты.

– Вылез уже! – хмыкнул Пелед.

– А мы его тузом… – проговорил Ариэль, навинчивая длинный глушитель на ствол «кольта».