Право на Тенерифе - Ирина Александровна Лазарева

– А разве нет?

– Ты и раньше это делал. Правда, без беременностей обходился, – усмехнулась горько Юля, задубевшими от напряжения ладонями растирая лицо. – Нет, милый мой, мне уже все равно это. Я только одного не пойму: ты вроде бы неплохой человек, добрый, мягкий временами, не самый подлый.

– Ну, спасибо, – фыркнул Антон.

– Но как же ты мог крутить роман на стороне, когда у тебя ребенок в тяжелом состоянии в больнице? Когда все будущее твоей дочери под вопросом?

– Да ладно тебе, все у нее в порядке будет.

– Да что ты! – воскликнула в ярости Юля, вскакивая с пола и устремляя на его лицо в темноте гневный взгляд. – Дети с такими болезнями могут очень быстро попасть под пересадку почек! И где их взять, даже одну? Очередь бесконечная, либо нужно денег платить столько, сколько мы ни в жизнь не накопим. А даже если накопим, после пересадки болезнь снова начинается…

– Да ладно тебе, вон, преподаватель в их школе тоже без почек, просто гемодиализ раз в неделю и все.

– И сколько лет он так прожил? – даже в темноте видны были искры ярости, летящие из Юлиных глаз.

– Не знаю, я не считал.

– Пять-семь лет, наверное? Самое удивительное, непостижимое для меня, просто необъяснимое: ты ведь все это знал! Я тебе все это говорила, много раз повторяла, но тебя это ведь не касается, тебе ведь плевать на все, что происходит с твоей дочерью: ну, подумаешь, стала весить в два раза больше, ну, подумаешь, жутко токсичные таблетки глотает пригоршнями, ну, подумаешь, может дойти до трансплантации. Как, как можно было все это время думать о чем-то другом, кроме здоровья дочери? Я не понимаю! У нормального человека ни одна мысль не способна была бы пролезть в мозг, кроме как мысль о том, что можно предпринять, как можно помочь дочери, родной твоей дочери, оказавшейся в таком бесконечном треше, обещающем годы мучений. Но тебе, получается, все это время было плевать на ее болезнь…

– Нет, мне не плевать, что ты такое говоришь, – стал защищаться Антон, но как-то уж очень вяло.

– В самом деле не плевать? – засмеялась с жутким, оскорбительным сарказмом в голосе Юля. – И в чем же это выражается? В чем выразилась за все это время твоя забота?

– А в чем она должна выражаться? Нет, это ты мне скажи! Почему я должен защищаться? – теперь уже Антон начал терять контроль над собой, переходя на крик. – Ты скажи, в чем конкретно ты меня обвиняешь?

В удушающей темноте комнаты было слышно лишь их злое сопение – и ничего больше, словно во мраке растворились все другие события, оставив только это – неиссякаемую злость друг на друга.

– Мне нечего тебе сказать, – выдохнула внезапно тихо Юля, – если ты дожил до поздних лет, не уяснив для себя столь простые вещи, то уже никогда не уяснишь. Съезжайся со своей девицей, раз она так хочет тебя в качестве мужа. Мы с тобой больше жить не будем.

– Ха! Что значит: съезжайся с ней? А может, я не хочу с ней жить? Она меня подловила, специально «залетела».

– Ну вот ей об этом и скажи. А мне это неинтересно.

– Я хочу остаться с вами.

– Ты не сможешь не дать развод, мы не в девятнадцатом веке живем. Я подам документы в суд, а дальше уже все автоматом идет. Это подумать только! Теперь, в преддверии нашей госпитализации, которую мы столько времени ждали, словно манну небесную! Теперь вскрылись такие вещи!

Юля трясла головой, не в силах понять, как такое могло произойти.

– Не подавай на развод, – сказал тихо Антон.

– Как ты не понимаешь, – вдруг заговорила Юля о чем-то своем. – Все это было большой ошибкой. С самого начала. Я ложилась спать со зловонным трупом наших отношений каждую ночь, зажимая нос, вместо того чтобы отвезти его на кладбище. И все внушала себе: завтра пахнуть не будет, завтра не будет мерзкого липкого на дне души. Как будто завтра воскресение случится. Неужели я этого не понимала? Как могла я этого не понимать? А потом труп этот решил забрать с собой в смерть и мою дочь.

– Как это смерть? Что ты несешь? Я, наоборот, на стороне жизни. У меня новый ребенок родится.

– Нет, это ты не понимаешь, – покачала головой Юля. – Ты несешь смерть.

Антон тяжело вздохнул, как вздыхают мужчины, когда считают, что женскую логику не одолеть.

– Не подавай на развод, – голос его снова стал мягким, упрашивающим, – мы ведь семья, как ни крути. Если я сейчас уйду от вас, пока Катя болеет, это же не по-мужски будет. Бросил больного ребенка, называется. Я хочу быть хорошим отцом, я исправлюсь.

– Да, твой папа будет очень разочарован, – угадав его мысли, усмехнулась Юля, и тотчас ей стало жаль его отца, очень порядочного человека, который и впрямь тяжело воспримет последние события и который, в общем-то, был не виноват в прегрешениях сына. Усмешка тут же сошла с ее лица. – Хоть он и воспитывал тебя, он не может заставить тебя поступать так, как поступил бы он. Ты волен совершить столько ошибок, сколько тебе вздумается.

– Не горячись, я тебя прошу, – продолжил Антон. Было видно, что она угадала его мысли; он думал о том, как будет стыдно рассказать его отцу обо всем, – давай возьмем тайм-аут, ты подумаешь. Я не хочу уходить из семьи.

– А ребеночка твоего кто поднимать будет? Или ты на две семьи собрался жить?

– Она сама «залетела» от меня, сама пусть и поднимает.

Он так беспечно отмахнулся от своего будущего чада, что и впрямь можно было поверить, что он способен так легко бросить свою пассию.

– Хорош же отец! – снова со злостью прошептала Юля.

– Ну так ты чего, ужин-то приготовила? – не выдержал Антон, давно ожидавший чего-то съестного. Ему показалось, что Юля уже остыла и можно было жить как прежде, словно ничего не было.

Но тут Юля, которая почти никогда не выходила из себя за все те годы, что он знал ее, просто рассвирепела. Она стала толкать его и кричать диким, не своим голосом:

– Убирайся! Пошел вон отсюда! Собирай свои вещи и чтоб духу твоего не было! Иди к своей проститутке!

– Успокойся, успокойся, – стал бормотать Антон, от неожиданности попятившийся назад.

– Убирайся! – вновь закричала Юля, видя, что он не собирается уходить.

Антон посмотрел на нее долгим взглядом, словно осуждая ее за все случившееся, а не себя.

– Значит, этого ты хочешь, – сказал он наконец. – Что же, будь по-твоему.

Он не стал собирать