Вещие сестрички - Терри Пратчетт

Поднявшись на тысячу футов и войдя в ледяную полосу атмосферы, ведьмы вновь принялись спорить.

— Дурацкая затея, — простонала нянюшка. — Терпеть не могу высоту.

— Лучше скажи, ты выпить что-нибудь захватила?

— Разумеется!

— Ну и?

— Ну и выпила все сама, — огрызнулась нянюшка. — Торчала в тумане, как дура, тебя ждала. Это в моем-то возрасте! Вот Джейсон ругаться будет…

Матушка заскрежетала зубами:

— Ладно, начинай заправку. А то я почти на нуле. Даже удивительно…

Матушкина ругань перешла в протяжный вопль: помело неожиданно заглохло и, дрелью вонзившись в облачность, стремительно исчезло из виду, утаскивая за собой старую ведьму.

Маграт с Шутом сидели на поваленном дереве, лежащем поперек небольшого участка обнаженной породы, которая неожиданной проплешиной зияла посреди глухой чащи. До огней Ланкра было, в сущности, рукой подать, но ни он, ни она не спешили вернуться в общество.

Разделяющий их воздух потрескивал от невысказанных мыслей и дерзких догадок.

— Ты давно работаешь Шутом? — вежливо поинтересовалась Маграт.

Лицо ее, скрытое в темноте, залилось краской. Этот невинный по сути вопрос сейчас прозвучал наглой издевкой.

— Сколько себя помню, — горько ответил Шут. — Я еще в колыбели игрался с бубенцами.

— Наверное, это ремесло передается по наследству, от отца к сыну? — спросила Маграт.

— Отца своего я почти не помню. Он ушел от нас, когда я был еще совсем маленьким. Поступил Шутом к властителям Щеботана. Не поделил что-то с моим дедом. Но он бывает здесь наездами, чтобы повидаться с мамой.

— Ужасно!

Шут сокрушенно передернул плечами, и бубенцы печально брякнули. Воспоминания рисовали ему отца приземистым, добродушным человечком с глазами, напоминающими пару извлеченных из раковин устриц. Взглянуть в лицо взрослому сыну означало совершить поступок, своим размахом никак не укладывающийся в рамки личности этого человека. Звук яростного звона двух комплектов бубенцов до сих пор преследовал Шута, память которого и без того была доверху набита всякими грустными воспоминаниями.

— И все-таки, — пискнула Маграт голоском, вибрирующим от неуверенности, — ты, должно быть, очень счастливый человек. Не может быть несчастлив человек, чей удел — веселить других людей…

Ответа не последовало, и, повернувшись, Маграт обнаружила, что лицо ее собеседника окаменело. Глухо, словно разговаривая сам с собой, Шут начал печальный рассказ.

Он рассказал ей о своем обучении в Шутовских Дел и Баламутства Гильдии, что находилась в самом Анк-Морпорке.

При первом посещении многие принимали Шутовских Дел Гильдию за филиал Гильдии Убийц, чьи довольно опрятные, просторные корпуса (у кого-кого, а у убийц всегда водятся деньжата) располагались по соседству. Случалось, юные шуты, штудирующие остроты в помещениях, стены которых даже летом были покрыты изморозью, слышали звуки бесшабашного веселья будущих убийц и люто завидовали счастливцам. Хотя количество веселящихся к концу семестра неизменно уменьшалось (Гильдия Ночных Дел Мастеров всегда стояла за естественный отбор).

По большему счету, устрашающие, лишенные окон стены бараков всячески ограждали питомцев Шутовских Дел Гильдии от окружающего мира. Ни звука не проникало внутрь, и студенты могли воссоздавать образ жизни обычных людей лишь через пристрастные допросы слуг. К примеру, очень скоро они узнали, что в Анк-Морпорке существуют трактиры и парки. Жизнь за стенами напоминала нескончаемое пиршество, на котором резвились воспитанники всех прочих гильдий и колледжей. Там звучал смех, никак не подчинявшийся Пяти Модуляциям и Двенадцати Тональностям. Более того, на этом пиршестве находилось место и юмору — хотя эти сведения вызывали особенно жаркие споры в кельях студентов, — который, похоже, не нуждался в одобрении и не был связан канонами «Чудовищно Смешной Крестоматии», мнением Главного Совета и прочими установлениями.

Там, за стенами Шутовских Дел Гильдии, люди смеялись и шутили, не считаясь с распоряжениями Высочайших Мастеров Смеха.

Такие известия действовали отрезвляюще даже на самых ярых сторонников Порядка Шутки среди студентов. Хотя, конечно, «отрезвляюще» — это сказано образно, поскольку в стенах Гильдии алкоголь был запрещен к употреблению. Но если бы он был разрешен, протрезвление состоялось бы незамедлительно.

Да, более трезвую Гильдию надо было еще поискать.

Далее Шут рассказал Маграт о красномордом здоровяке брате Озорнуксе, о вечерах, посвященных заучиванию Невинных Колкостей, об утренних занятиях в открытых всем ветрам гимнастических залах, где часами отрабатывались Восемнадцать Способов Забавно Грохнуться и оттачивалась траектория полета тортов со сливками. И конечно, жонглирование. О, жонглирование! Преподавал его брат Шалун, человек, у которого вместо сердца была прогорклая головка чеснока. Та исступленная ярость, в которую повергало его жонглирование Шута, объяснялась вовсе не тем, что у Шута все валилось из рук. Цель обучения как раз и состояла в том, чтобы привить будущим паяцам навыки именно неумелого жонглирования, в особенности при работе с такими признанно потешными снарядами, как пирожные, горящие факелы или хорошенько заточенные топоры. Ругаясь и стуча ногами, брат Шалун целыми днями вдалбливал в голову Шута, что тот так неумело жонглирует именно потому, что жонглировать умело он не умеет.

— А другое занятие ты не пробовал себе найти? — спросила Маграт.

— Какое? — отозвался Шут. — На что еще я годен?

На последнем году обучения воспитанникам Гильдии разрешалось выходить в город, — правда, и здесь существовало чудовищное количество ограничений. Откалывая убогие коленца, Шут семенил по одним и тем же улицам с волшебниками, двигающимися со степенностью праздничного кортежа; с оставшимися в живых после обучения наемными убийцами — франтоватыми, беспечными с виду юнцами, одетыми в черные шелка, под которыми таилась острая, как кинжал, душа; со жрецами, чьи вычурные мантии лишь слегка портили длинные священные резиновые фартуки, предписанные их уставом для свершения праздничных обрядов. В общем, любой гильдии, любому ремеслу был присущ собственный цеховой костюм, — именно тогда Шут понял, что церемониальное одеяние его профессии было специально разработано так, чтобы подчеркнуть полное и окончательное убожество человека, которого угораздило влезть в подобные одежды.

И все же Шут не сдавался. Ни разу в жизни он не сдался.

Впрочем, его упорство объяснялось как раз тем, что иных талантов у Шута не было и не предвиделось, а еще тем, что дед освежевал бы его живьем, посмей Шут пожаловаться на свою судьбу. До звона в ушах он декламировал канонизированные анекдоты, раньше других студентов вскакивал по утрам с постели, чтобы жонглировать до ломоты в локтях. Свой комический лексикон он расширил настолько, что понимать его могли только старейшины Гильдии. С угрюмой решимостью он совершенствовал подскоки, гримасы и ужимки. В конце концов Шут возглавил список лучших выпускников своего года и был отмечен Почетным Пузырем, который, вернувшись домой, немедленно утопил в сортире.