Элеонора Августа - Борис Вячеславович Конофальский

Семион. Он человек, вино любящий, но редкой изворотливости ума, может тут мне пригодиться. Также купите самого дорогого вина, что только сыщете, две бочки. И всяких съестных диковин.

– Сейчас ехать? – удивлялся капитан.

– Сейчас, друг мой, сейчас, время не терпит. Вы в один конец плыть будете до следующей ночи.

– Это если сразу, немедля, найду лодку с гребцами, – заметил Мильке, уходя.

А Волков завалился на кровать. Но сразу не заснул, стал думать о будущих переговорах. Конечно, он не знал, кто на них приедет, конечно, он не знал, с чего они начнут. Но теперь у него из мути и тумана хотя бы стали прорисовываться контуры дела. Ландаман Райхерд – возможно, его дочь – мир. Да, как-то так, как-то так.

А лагерь окреп. Да, теперь он больше походил на земляную крепость: валы, рвы, рогатки, частокол, удобные насыпи для пушек, которые могли теперь вести огонь в любом направлении. Шуберт и Пруфф, посовещавшись, так еще спилили все деревья вокруг лагеря, вырубили все кусты. Откуда ни пойди к лагерю, все равно мишенью станешь. Теперь саперы укрепляли дорогу до реки.

Лагерь, на радость солдатам, освободили от всего лишнего. Целые вереницы телег выезжали к реке, там грузились на баржу и переправлялись на тот берег, в Эшбахт. А солдаты радовались, думая, что война кончилась. И еще больше стали радоваться, когда узнали, что генерал, как и в предыдущей кампании, отказывается от порции первого офицера в пользу солдат. И теперь все, что сложено на том берегу под пристальными взглядами честнейших старшин и корпоралов, все эти телеги, табуны лошадей, палатки, оружие, все барахло, что взято на меч в Милликоне, принадлежит им. Ну и офицерам, конечно. А что еще нужно солдату для счастья? Остаться в живых, уберечься от увечья и получить хорошую солдатскую порцию из захваченного. Такую порцию, чтобы баба не гнала его из дома за деньгами целых три года. Ну, разве это не счастье? И за это они готовы были еще немного поработать на укрепление ненужного уже лагеря. Генерал хочет сделать из него крепость – ну, сделаем, утолим его блажь, ведь до конца контракта, до сытной и вольготной жизни осталось всего пару недель. Ничего, потерпим, авось немного осталось. И солдаты делали все, что им говорили инженер и офицеры.

Нет-нет, это была не блажь, вовсе не блажь генерала, который хочет, чтобы солдаты не разлагались от безделья. Это крепкое место, удачно выбранное горцами, теперь превращалось в весомый аргумент в переговорах, к которым генерал так готовился и которых так ждал. С какой стороны ни взгляни теперь на лагерь, никакой отрады для штурмующих нет. Гарнизон в пять сотен человек при шести пушках и двух сотнях стрелков у всякого желающего взять лагерь быстро охоту отобьет. Без пушек так и вовсе тут делать нечего будет, даже если придет сюда пять тысяч. Без хороших пушкарей будет любой полководец на штурмах кровью обливаться да солдатским трупами рвы заваливать. Нет, совсем не блажь это генеральская. Если не будет от горцев мирного договора, так будет им от генерала Эшбахта крепкий лагерь и хороший гарнизон на их берегу. Плацдарм для нового похода в сердце земли Брегген.

Глава 27

– Ну, рассказывай. – Генерал сел поудобнее, вытянул ногу вперед, а чтобы совсем было хорошо, взял стакан с вином и пристально уставился на собеседника. – Что нового, что слышно?

Отец Семион, как всегда, был великолепен: бархатная сутана, синяя, с шитьем на рукавах, совсем ему, простому попу, не по чину, крест – серебро с позолотой, туфли прекрасной выделки, шапочка с «ушами», такую же покойный епископ Малена носил.

«Где только деньги берет этот мерзавец? Не с крестьян же с нищих, нет, с них столько не взять. Неужели он столько украл на строительстве маленькой часовни, что ему до сих пор хватает?» – удивлялся Волков.

Сидел святой отец, стакан в руке грел, почти не пил, хотя вино неплохое, а сам-то он вина любитель. Ему на этом берегу неуютно, при всем своем великолепии, при всем почтении к нему от солдат отец Семион чувствовал себя здесь, на земле лютых еретиков, нехорошо. И ничего, что укрепления, тысячи солдат, пушки вокруг и непобедимый генерал рядом, все равно морщился, словно пребывание на смрадной земле еретической мучало его как изжога. Все время думал он о том, что как придется ему к еретикам в лапы попасть… о-о, конец известен. Любого священнослужителя или простого брата монаха еретики зовут прислужником папы и сатаны и казнят их, бедолаг, без всякого уважения. Даже монашек казнят. И это еще хорошо будет, если просто повесят, а не придумают казнь какую-нибудь подлую и насмешливую. Как, например, один раз было в Верхних землях, когда целый монастырь монахов утопили в нужниках монастырских, со смехом приговаривая: «Пусть ваше вам и воздастся». В общем, брат Семион чувствовал здесь себя совсем не так вольготно, как в своей земле, все крутил и крутил свой стакан в пальцах, поглядывал на стены лагеря: хороши ли?

– Я же спросил тебя, чего молчишь, ты что, с глушью? – напомнил о себе монаху генерал.

– Простите, господин, – встрепенулся священник. – А случилось все для вас хорошее. Монахиня говорит, что жена ваша, слава богу, в порядке, чрево весьма велико уже, она может разрешиться хоть через месяц, а хоть и через неделю. Монахиня так и сказала: как Бог велит, хоть завтра может. Говорит, что наследник вам будет. Не знаю, брешет – нет… Но я про нее спрашивал в Малене, говорят, что часто угадывала пол младенца.

– О! – Волков даже заерзал в кресле, он совсем-совсем позабыл за этой чертовой войной, за этими переговорами и за распрями с офицерами, за всем этим он позабыл, что время разрешения от бремени его жены уже подошло. – Дьявол, пустая голова, совсем ум потерял, надобно письмо ей написать.

– Да уж, ждет от вас весточки, каждый день за вас молится.

– Молится? – переспросил кавалер, ему не очень-то в это верилось. – За меня?

– Молится за вас и за успех промысла вашего богоугодного, молится каждый день и истово, – уверял кавалера святой отец. – Вот только… – Священник замолчал.

– Ну, говори…

– Покоя в вашем доме нет, – ответил отец Семион со вздохом.

– Ах, это… – Волков сразу понял, о чем он. – Значит, склочничают.

– Склочничают, – кивал священник. – Госпожа Ланге от своего не отступает и спуску госпоже Эшбахт не дает. До крика и ругани доходят, и даже прислуги не стесняются.

– А госпожа Ланге как? Не хворает ли?