Белый дракон. Разрубленное небо - Александр Логачев

Непрост был выбор, ох, непрост. И Годайго, видимо, это тоже понимал, не зря не торопит. Хотя, конечно, неделю на размышление не даст. И более того, без ответа из дома не выпустит.

В общем-то, решение у Артема уже вызрело. Через год-другой он, возможно, и согласился бы на предложенную авантюру, сулящую скачок из пешек прямиком в ферзи. Но сейчас он был не готов.

Да вот только как объявить о своем решении сидящему напротив человеку? Честно и откровенно? А ну как обманул товарищ Годайго? Хотя… дал слово. А это как-никак слово бывшего императора и — одновременно — слово будущего императора, ведь он же не сомневается, что взойдет на престол. Дал слово в присутствии свидетелей, хоть и своих верных слуг, но все же, все же…

Или, на всякий случай, попробовать обмануть? Заявить, стукнув себя в грудь, мол, располагай мной, херр Годайго. Мол, пошли войной на Ходзё. А потом что? Сколько тянуть эту тягомотину? И чем ее закончить? Отказом с безопасного расстояния? Тогда точно станешь главным врагом Годайго на всю оставшуюся жизнь. И всю эту оставшуюся жизнь только и останется, что уворачиваться от посылаемых Годайго монахов-убийц. Их же там полно, несметные тыщи… И, дав липовое согласие, не увязнешь ли потом в трясине политических интриг по самую макушку, что уж не выбраться из них будет никогда и ни за что?

Фу… Ну, кривая, вывози.

Артем решился.

— Годайго-сан, — сказал он. — Я даю слово, что вычеркну этот вечер из памяти. Навсегда. Не было его. Не было этого дома, который я и вправду не знаю, где находится и чей он, и двор ли это постоялый или чей-то жилой дом. Я даже вычеркну из памяти господина Касано. Не был я у него в гостях, не пил его вкусное саке. Я покинул постоялый двор, чтобы осмотреть окрестности, показавшиеся мне красивыми, заблудился, а тут и ночь… Прошу простить меня, Годайго-сан, но я не могу принять твоего щедрого предложения встать под твои знамена. Быть твоим союзником, союзником человека, в жилах которого течет кровь богини Солнца Аматэрасу, — великая честь для любого жителя страны Ямато, но я не готов выступить против Ходзё Ясутоки… У меня нет ненависти к нему ни как к человеку, ни как к политическому деятелю. Я здесь недавно и не разобрался еще в политической ситуации. Я не знаю, кто прав, кто виноват, ты или Ходзё Ясутоки. Я не могу поддержать тебя из-за одного желания стать сёгуном. Или из-за одного страха. Пойми меня, Годайго-сан…

— Мне жаль, Ямомото-сан. Но это твой выбор. Я отпускаю тебя — я дал слово. Помни и ты о своем слове…

Артема сопровождали двое давешних носильщиков. От сопровождения Артем отказываться не стал, потому как понятия не имел, в какую сторону идти, равно как не имел понятия, где он находится. На дворе уже стояла полноценная ночь, что самостоятельный поиск дороги отнюдь не облегчало. Ну а оставаться ночевать в доме Годайго — это уж увольте…

Двое пеших проводников с фонарями в руках первыми шли по тропе. Замыкал процессию Артем. На иной порядок он вряд ли бы согласился. Поворачиваться спиной к кому-нибудь из людей Годайго не хотелось самым категорическим образом…

Тропа сбежала вниз с холма, на котором стоял дом, где они так мило побеседовали с бывшим императором-монахом, обогнула сильно заболоченный пруд, где, словно в последний раз, надрывалось горластое лягушачье племя, опять поползла вверх.

Наличие двух мечей, которые ему вернули, успокаивало. У проводников ведь никакого оружия. Сзади — Артем то и дело оглядывался — тоже никто не крался.

Тропа была видна вплоть до самого дома на холме — за это спасибо луне, светившей не хуже иного прожектора. В такую ночь на открытом месте можно было обойтись и без фонарей. Другое дело, если зайдешь под деревья, тут уж без помощи рукотворного света можно и грохнуться, да так, что и ноги переломать недолго.

Голова была ясная и пустая. Думать ни о чем серьезном не хотелось. Видимо, слишком много сегодня всего произошло, слишком много информации вылилось на голову бедного, старого и больного циркача. Мозги, что называется, перегрелись, и, как радиатору, им требовалось подостыть. Но совсем ни о чем не думать тоже невозможно. Как оно обычно и бывало с Артемом в такие минуты, он сосредоточился на первой пришедшей в голову ерунде, словно это не ерунда, а великая важность, стал обмусоливать ее мысленно и так и этак.

В голову ему, оказывается, запали слова Годайго о том, что тот, вновь взойдя на Хризантемный престол, отменит практику кисин. И вот Артем стал думать — а случись такое и в самом деле, что ж из этого, из отмены кисин, может получиться?

О сделках кисин Артем был наслышан и, более того, в дальнейшем не исключал и своего в них участия.

Из всего того, что Артем узнал об этих сделках, вывод напрашивался однозначный — именно благодаря практике кисин в Стране восходящего солнца сложилось самурайство как класс. Кроме того, благодаря именно сделкам кисин крупные монастыри превратились в форменные города-крепости, мало чем уступающие древнегреческим полисам, стали влиятельной политической силой.

А все из-за чего? Где-то примерно году эдак в семьсот шестьдесят каком-то — если Артем правильно все посчитал — была проведена Великая земельная реформа. Реформа, хоть и звалась Великой, однако, как это не раз случалось в мировой истории (и не в одной только древней Японии), с треском провалилась. Вернее, результаты ее вышли вовсе не такими, как ими замышлялось реформаторами. Скажем, появление практики кисин вовсе не входило в реформаторские планы. А вот поди ж ты — она появилась на свет.

Дело было в следующем. Реформаторы обложили многочисленными и обременительными налогами простых держателей земли, а крупных землевладельцев от большей части налогов избавили. Как нетрудно догадаться, мелким и средним землевладельцам такое положение вещей не шибко пришлось по душе. И чем дальше, тем нравилось все меньше и меньше. Люди, естественно, стали искать лазейки, чтобы уйти от налогового бремени, как искали их во все времена и при всех режимах. И, как водится, нашли.

Некрупные землевладельцы стали заключать с крупными следующие сделки: отписывали свои наделы землевладельцам крупным, а те незамедлительно, можно сказать, в тот же миг сдавали эту землю в аренду бывшим ее владельцам. Поскольку земля теперь по документам принадлежала крупным землевладельцам, то и налогов с нее отныне взымалось меньше прежнего. Конечно, арендаторы платили арендную плату новому хозяину земли, но эти выплаты были многократно меньше налоговых.

Крупными землевладельцами являлись, как правило, сильные, знатные самурайские дома. А также крупные монастыри. Посему последним точно так же мелкие землевладельцы отписывали земли и точно так же эти земли потом получали от монастырей в аренду.

Подобные сделки получили название кисин. И была у них одна особенность, благодаря которой и сложился тот самый самурайский кодекс чести — эти сделки держались на честном слове. Образно говоря, закрепляющим раствором этих сделок было честное слово, слово самурайское — с одной и с другой стороны. Ну в самом деле, что мешало крупному землевладельцу обмануть мелкого и сдать землю в аренду не ему, а другому? Или вовсе продать ту землю, а бывшего ее владельца послать куда подальше. Или же после отказать законным наследникам арендатора в праве на аренду некогда отцовской земли. Правда, нарушь знатный самурай договор, и другие мелкие землевладельцы уже десять раз подумали бы, а идти ли к нему заключать сделки кисин. Или, быть может, податься к соседнему монастырю или к другому знатному самураю?