Лазурь на его пальцах - Кэрри Лонсдейл

– Господи, как же я люблю Мексику!

Я тоже вдохнула – однако ощутила только присутствие Яна. Меня буквально захлестнуло жаром возбуждения, сильным и неприкрытым. Я испуганно отвернулась, устремив взгляд на патио с бассейном.

– Ты в порядке? – забеспокоился Ян.

– Да, все отлично. – Я подняла с шеи волосы, однако это мало помогло мне хоть немного остудиться.

Вернулся официант, неся нам пиво. Свое я отставила в сторонку, и, когда Ян поднял бутылку, подняла стакан чая со льдом.

Ян насупился:

– С чаем не чокаюсь.

– Не хочу, чтобы от меня пахло алкоголем, когда встречусь с Джеймсом.

– Если ты с ним встретишься. – Ян надолго припал к бутылке, изучая меня взглядом.

Мое лицо, видимо, стало настороженным, поскольку до меня дошло вдруг очевидное: Ян желал меня так же сильно, как я желала отыскать Джеймса. И я действительно должна была его найти – или, по крайней мере, отыскать ответы на вопросы по поводу его смерти. Это был единственный, на мой взгляд, путь, чтобы продолжать жить дальше.

Я показала Яну проспект галереи. Он вскинул бровь:

– Это что, та самая студия?

Я кивнула.

– Вот скажи, разве эти картины не похожи на работы Джеймса?

– То есть ты и правда считаешь, что все это время он жил себе спокойно в Мексике и рисовал? – Ян внимательно посмотрел на проспект и пожал плечами. – Стиль вроде как похож. Трудно сказать. Слишком тут все мелко.

Я всмотрелась в изображение картин.

– Я могу сказать.

Ян снова глотнул из бутылки.

– По мне, так все картины одинаковы.

– Так же, как и твои снимки – такие же, как у других фотографов?

Ян, скривившись, поставил пиво на стол.

– Намек понял.

Я вновь придвинула к нему буклет:

– Джеймс однажды объяснял мне, что у каждого художника существуют вполне определенные особенности его художественного стиля. Ван Гог, к примеру, писал цветовыми пятнами. Моне расщеплял цвета, красками передавая восприятие света. Кинкейд с удивительной достоверностью изображал свет – его картины словно сияют изнутри. У Джеймса тоже были свои особенные черты.

Ян наклонился над столом:

– Так, и что я должен тут увидеть?

– Излюбленной техникой Джеймса была акриловая живопись. Акриловые краски высыхают быстрее масла. Работая над крупным замыслом, он смешивал сразу большую порцию красок, чтобы обеспечить в картине постоянство цвета. И один из его излюбленных цветов был голубовато-зеленый. Он еще называл его: «Les blues de mon bébé»…

– Блюз моей малышки[18]? – насмешливо фыркнул Ян.

Я раздраженно отмахнулась:

– Этот оттенок передавал цвет моих глаз.

Ян красноречиво закатил глаза, однако я оставила это без внимания.

– Этой краской Джеймс подписывал все свои картины. Так же, как и этот художник, – постучала я кончиком пальца по пятнышку «карибского голубого» на одном из изображений.

Ян прищурился, и мы, едва не касаясь лбами, стали внимательно разглядывать лежащий между нами проспект. Наконец Коллинз откинулся назад и вздохнул.

– А тебе не кажется, что ты просто заставляешь себя что-то разглядеть в этом проспекте? Лично я там ничего такого не замечаю.

– Вот, взгляни-ка на одну из картин Джеймса…

Я пролистала галерею снимков в своем телефоне, остановившись на фотографии с картиной «Долина Напа», где подпись Джеймса отчетливо выделялась на фоне горчично-желтых полей, и передала мобильник Яну.

Внезапно он побледнел, резко вскинул на меня глаза:

– Где это снято? Это что, висит у тебя в кофейне?

– Этой картины ты не видел, – зарделась я. – Она в моей спальне.

– Это не картина. – Он быстро высветил экран, и я уловила там пятно коротких светлых волос.

– Ой, прости… – Похоже, я случайно кликнула не на ту фотку. – Дай-ка я найду ту, что надо.

– Кто эта женщина? – показал он на экран.

– Это та самая консультант-ясновидящая, которая рассказала мне о Джеймсе. Ее зовут Лэйси.

– Ты хочешь сказать – Лэйни? Когда она была у тебя в кофейне?

– Это пробное открытие. Фотографировала Кристен.

Ян изумленно прикрыл рот ладонью и, прищурившись, всмотрелся в снимок.

– Как же я ее там не заметил?

– Ну, она недолго там была. – Я с подозрением посмотрела на Яна. – Кстати сказать, зовут ее Лэйси Сандерс.

Коллинз помотал головой.

– Это Лэйни. Элейн Сандерс. Это та самая ясновидящая и профайлер, которую когда-то нанял мой отец. Я столько лет пытался ее найти!

Я ахнула:

– Так, значит, она и есть тот самый твой ангел?! Но почему она изменила свое имя?

– Все очень просто. Она не хочет, чтобы ее могли найти. – Ян вернул мне мобильник. – Ты не перешлешь мне ее фото?

Я кивнула, потыкала пальцем по значкам на экране.

– По крайней мере, один факт нам о ней известен.

– Это какой?

Его телефон пикнул, приняв от меня сообщение.

– Что Лэйси была здесь. Она написала мне записку на почтовой бумаге с логотипом этого отеля. Кто-то здесь непременно должен был ее видеть. Может, в отеле даже остался ее адрес?

– Может быть, – как-то отстраненно отозвался Ян. Он устремил взор в бескрайнюю даль океана, полностью погрузившись в свои мысли.

Так и не тронутая бутылка пива стояла, запотевшая, возле едва пригубленного стакана с чаем. «Чего уж теперь!» – решила я и подняла бутылку:

– Давай-ка чокнемся!

С трудом отвлекшись от дум, Ян взглянул на меня:

– За что?

– За нас. И за то, чтобы мы с тобой оба отыскали то, что ищем.

Ян пристально посмотрел на меня, и по его взгляду мне стало понятно, что он совсем не хочет, чтобы я нашла то, что ищу. Для него это означало потерять всякий шанс сблизиться со мной. Сразу почувствовав себя неловко, я сглотнула.

Допив пиво, Ян поднялся, кинул на стол несколько мексиканских купюр.

– Ну что же, ладно, пошли искать твоего живописца.

Улица Адокин – участок бульвара Альфонсо Перес Газга, к вечеру становящийся исключительно пешеходным, – тянулась параллельно пляжу Принципаль. Вдоль всей улицы пестрели яркие и броские витрины, над головой колыхались разноцветные праздничные растяжки, развешанные поперек брусчатой мостовой. Там и сям по углам покачивались уличные артисты, колотившие в стальные барабаны. Мы пробирались сквозь толчею гуляющих туристов, и с каждым шагом я все более ускоряла темп.