Винделор - Роберт Д. Митрин

помост, где участники вытирали лица, — это не про нас. Ты правда думаешь, что такие конкурсы — наше будущее?

— А ты думаешь, что твоя гордость нас прокормит? — выпалила она, её щёки покраснели, и не только от заправки. — Я устала, Илай! Устала от твоих «не хочу» и «не буду»! Иногда надо просто жить, а не строить из себя святого!

Илай стиснул зубы, его пальцы сжались в кулаки. Он хотел ответить, но слова застряли в горле. Вместо этого он покачал головой и сказал:

— Ладно. Забудь.

Мира бросила на него злой взгляд, вытерла лицо рукавом и пошла вперёд, не оглядываясь. Илай последовал за ней, но между ними снова выросла стена. Ярмарка шумела, дети визжали, уличные музыканты терзали скрипки, но всё это проходило мимо них. Они шагали молча, их тени тянулись по мостовой, как две чужие линии, которые не могли сойтись.

Мира всё ещё сжимала кошель с монетами, её пальцы дрожали от злости. Илай смотрел на её спину, чувствуя, как внутри всё кипит, но не знал, как это исправить. Город гудел вокруг, равнодушный к их ссоре, и его яркие краски теперь казались фальшивыми, как дешёвая краска на вывесках.

Солнце клонилось к закату, и «Двадцать седьмой» окутывался золотистым светом, смягчавшим резкие углы его улиц. Илай и Мира вернулись в гостиницу молча, их шаги гулко отдавались на деревянной лестнице. Ярмарка осталась позади, но её шум — смех, звон монет, скрип тележек — всё ещё звенел в ушах, как назойливая мелодия. В воздухе витал запах угля и жареных каштанов, просачиваясь сквозь щели в окнах.

В номере было тихо, только потрескивали половицы под ногами. Комната встретила их знакомым уютом: узкая кровать с мятыми простынями, стол с царапинами, маленькая кухонька в углу, где ржавая плита ждала своего часа. Илай бросил взгляд на Миру — она стояла у окна, глядя на улицу, её лицо было непроницаемым, но плечи всё ещё напряжены. Он хотел что-то сказать, но слова не шли, и вместо этого он шагнул к плите.

— Я займусь ужином, — пробормотал он, больше для себя, чем для неё, и начал рыться в холщовом мешке, где лежали их скромные запасы: картошка, пара луковиц, банка тушёного мяса с мятой этикеткой.

Мира кивнула, не оборачиваясь.

— Пойду в душ, — сказала она тихо и исчезла за занавеской, отделяющей ванную. Её шаги были быстрыми, почти торопливыми, будто она хотела сбежать от тишины между ними.

Илай зажёг плиту, и пламя лениво затрещало, выбрасывая слабые искры. Он поставил сковороду, плеснул масла, и вскоре кухонька наполнилась шипением и запахом лука, который он нарезал ровными кольцами. Его движения были механическими: нож мелькал, картошка падала в кипящую воду, но мысли были где-то далеко. Ярмарка, шоу борцов, Мира с перемазанным лицом, её злые слова — всё это крутилось в голове, как заезженная пластинка. Он стиснул зубы, стараясь сосредоточиться на готовке, но внутри росло чувство, что они с Мирой всё дальше друг от друга.

За занавеской шумела вода. Мира стояла под тёплыми струями, позволяя им смывать пыль ярмарки и усталость дня. Она закрыла глаза, чувствуя, как напряжение в плечах отступает. В сумочке, висевшей на крючке, лежала её баночка — маленькая, почти невесомая. Пальцы сами потянулись к ней, привычно вытряхнув таблетку. Горький вкус на языке был знакомым, успокаивающим. Она проглотила её, прислонившись к холодной стене, и ждала, пока тепло разольётся по телу, заглушая всё — обиду, ссору, молчание Илая.

Вода стекала по её волосам, и Мира думала об Илае. Он опять был таким… кислым. Отказался бороться на арене, смотрел на неё с этим своим взглядом, будто она продала душу за пять монет. Она вздохнула, представляя его у плиты — серьёзного, с поджатыми губами, будто жизнь — это сплошной долг, а не праздник. «Он просто не умеет радоваться», — мелькнула мысль. Ярмарка, музыка, смех толпы — всё это для неё было жизнью, моментом, когда можно забыть о заботах. А он? Он видел в этом только грязь и унижение.

Её взгляд упал на сумочку, где лежали таблетки. Что, если предложить ему одну? Может, тогда он расслабится, перестанет хмуриться, увидит мир таким, каким видит она — ярким, лёгким, полным возможностей? Таблетка могла бы растопить его вечную серьёзность, показать, что жизнь — это не только принципы и борьба. Но тут же другая мысль кольнула: он не поймёт. Он посмотрит на неё, как сегодня на конкурсе, и спросит, зачем она травит себя. Мира покачала головой, прогоняя идею, но она всё равно засела где-то в глубине, как непрошеный гость.

Вода стала прохладнее, и она выключила кран. Завернувшись в полотенце, Мира посмотрела на своё отражение в треснувшем зеркале. Щёки порозовели, глаза блестели — таблетка уже начала действовать, делая мир мягче, края — сглаженнее. Но в груди всё равно ворочалась тяжесть: Илай не был частью этого мира, и она не знала, как его туда впустить.

Когда она вышла из ванной, волосы были влажными, а полотенце слегка сползало с плеча. Илай стоял у плиты, помешивая картошку с мясом. Запах ужина — тёплый, с ноткой специй — наполнял комнату, но его лицо оставалось отстранённым, будто он готовил не для них, а просто чтобы занять руки. Мира остановилась в дверном проёме, глядя на него. Ей хотелось сказать что-то — может, извиниться, может, снова поспорить, — но слова застряли. Вместо этого она молча прошла к кровати, села, подтянув колени, и стала расчёсывать волосы.

Илай бросил взгляд через плечо, но ничего не сказал. Сковорода шипела, он добавил щепотку соли, и тишина между ними стала почти осязаемой, как дым, что тянулся от плиты. Ужин был почти готов, но ни он, ни она не торопились садиться за стол. За окном «Двадцать седьмой» затихал, уступая место вечернему гулу — звону кружек в тавернах, далёким голосам и шороху ветра. А в их маленьком номере время будто остановилось, замкнув их в этой неловкой, хрупкой тишине.

Глава 17

Глава 17

Утро начиналось с мягкого света, который проникал сквозь занавески, озаряя стены комнаты. Винделор проснулся, чувствуя себя значительно лучше. Восстановление шло быстрее, чем он ожидал, хотя боль от ран всё ещё давала о себе знать. Он потянулся и сразу заметил Илая, сидящего у окна. Его взгляд был устремлён куда-то вдаль, а выражение лица