Машина Судного дня. Откровения разработчика плана ядерной войны - Дэниел Эллсберг

В 1986 г. у США было 23 317 ядерных боеголовок, а у России – 40 159, в сумме 63 836{75}.

В начале июня 1961 г., всего через месяц после того, как Гилпатрик отправил Объединенному комитету начальников штабов предложенные мною изменения в военный план JCS-SAC, на горизонте неожиданно замаячила возможность реализации этого жуткого плана. На венском саммите 3–4 июня Хрущев предъявил Кеннеди ультиматум{76}, который он уже выставлял президенту Эйзенхауэру в 1958 г. (после запуска первого спутника), но пошел на попятную перед лицом неуступчивости Эйзенхауэра. Теперь он вновь предупредил, что полностью передаст восточным немцам контроль доступа в Берлин к концу текущего года в связи с подписанием мирного договора с Восточной Германией.

Это означало, что восточные немцы перекроют нам доступ в Берлин, если мы не согласимся на их условия, в том числе на досмотр грузов. В таком случае Германская Демократическая Республика фактически признавалась суверенным государством, а не марионеткой Советов, что было абсолютно неприемлемо для нашего ближайшего союзника Конрада Адерауэра – канцлера Федеративной Республики Германии, который претендовал на право эксклюзивно представлять немецкий народ.

Если американская военная автоколонна не подчинится требованиям Восточной Германии и при этом не повернет в Западную Германию, а попытается пробиться в Берлин, то она столкнется с вооруженным противодействием восточногерманских войск, которые тут же будут поддержаны советскими дивизиями. Такое столкновение даст повод для начала всеобщей войны, на случай которой у Соединенных Штатов был всего один план. Хрущев был уверен, что президент Кеннеди не допустит такого развития событий.

Угроза, связанная с Берлином, прозвучала в конце венской встречи после того, как Кеннеди сделал в разговоре с Хрущевым заявление, которое многие офицеры в Пентагоне сочли убийственно неприемлемым. Кеннеди сказал, что в целях продолжения дискуссии ядерные силы двух стран можно считать «равными». Хрущев с готовностью принял это признание, хотя и заметил, что его генералы считали Россию более сильной.

Весной 1961 г., как, впрочем, и до этого, ВВС США всеми силами старались представить такие оценки военной мощи России, которые подтверждали мнение Хрущева, а не Кеннеди. Так вот, открытое признание Кеннеди равенства стратегических сил США и России страшно обеспокоило военных (которые всегда говорили, что наши стратегические силы значительно слабее численно), поскольку такое «допущение» со всей очевидностью усиливало позицию Хрущева в переговорах. По их мнению, это демонстрировало одновременно наивность Кеннеди и слабость его характера. Как и военная машина США в целом, ВВС хотели, чтобы президент занимал жесткую линию в кризисах холодной войны вроде этого.

Вместе с тем они не могли рассказать президенту правду о том, что он неправильно представляет себе стратегический баланс и что мы на самом деле сильнее. Как ни крути, принципиальные решения о размерах американских ракетных сил, которые основывались на масштабах предполагаемой советской угрозы, пока что приняты не были. Фактически организованная ВВС утечка информации о советском превосходстве в количестве МБР помогла Кеннеди выиграть президентскую гонку на обещании устранить «ракетный разрыв». С точки зрения ВВС, даже намек на то, о чем разведка сухопутных сил и ВМС потихоньку докладывала уже не один год, – на то, что Советы на самом деле значительно уступают Соединенным Штатам по стратегическим возможностям и количеству боеголовок и что они, по всем признакам, не пытаются изменить сложившуюся ситуацию, – мог развеять представление о необходимости наращивания ракетных сил и, не исключено, привести к радикальному сокращению военных приготовлений, обещанных администрацией Кеннеди.

Эта дилемма становилась все более острой для ВВС по мере углубления кризиса в течение лета. В администрации бывший госсекретарь Дин Ачесон, выполнявший роль высокопоставленного консультанта во главе группы планирования действий по Берлину, настаивал на жестком отказе от каких-либо уступок и изменений нашего права на доступ в город. Ачесон подчеркивал желательность защиты этого права, применения военной силы при необходимости, первоначально без использования ядерного оружия. Одновременно он подчеркивал, что с учетом превосходства русских в обычных вооружениях доступ может быть гарантирован только в том случае, если у президента хватит решимости пригрозить использованием ядерного оружия. Такая угроза, однако, считал он, не будет достаточно правдоподобной, если президент реально не решится использовать его в тот момент, когда это потребуется.

Когда Кеннеди спросил летом Ачесона{77} в присутствии одного лишь Банди, в какой момент ему следует применить ядерное оружие, тот ответил, что президент должен сам заблаговременно и тщательно обдумать этот вопрос, что «он должен сам принять четкое заблаговременное решение о своих действиях и что ему не следует никому говорить о том, каким было это решение». По всей видимости, Ачесон опасался, что Кеннеди может отказаться от сдерживания Хрущева. Банди впоследствии говорил, что, по его мнению, ответ Ачесона на вопрос президента должен был выглядеть так: «Правильным окончательным решением может быть согласие на поражение и потерю Западного Берлина, если не останется иной альтернативы, кроме начала ядерной войны».

Я всецело был согласен с этим. Я, как и Ачесон, считал, что отстаивание нашей позиции по Берлину было чрезвычайно важным при возможности. Однако я никогда не верил в то, что ядерная война в Европе или еще где-либо будет оправданна в этой ситуации. Внутренне мне была отвратительна политика угроз, которые, на мой взгляд, ни в коем случае нельзя было выполнять. Наряду с несколькими коллегами по RAND, включая Гарри Роуэна и Мортона Халперина – молодого консультанта по вопросам контроля над вооружениями, я считал, что для Соединенных Штатов начало ограниченной или всеобщей ядерной войны означало бы катастрофу при любых обстоятельствах. Мы твердо придерживались этой позиции, несмотря на ее кардинальное расхождение с оборонной политикой и стратегией США в НАТО, стержнем которых была наша готовность осуществить угрозу и нанести первый ядерный удар в случае крупномасштабной атаки Советов с использованием обычных вооружений. Кроме того, у меня была особая причина верить, что Роберт Макнамара втайне согласен с нами.