Альтруисты - Эндрю Ридкер

После ванны Франсин сказала Артуру, что приготовила для него сюрприз. Она вытерла его полотенцем и уложила на кровать. Крепко завязала ему глаза галстуком.

Когда первая капля горячего воска упала на его волосатую грудь, он взвизгнул.

12

Назад ехали в мужской тишине: напряженной, тупой, одинокой. За окном со стороны Артура три примыкающих друг к другу кладбища делили один зеленый простор цвета гольф-поля, сокрытый от любопытных взглядов кустами, телефонными столбами, бессмысленными знаками («), поваленными линиями электропередачи. В Миссури сельская местность начинается сразу — даже не надо выезжать из пригорода, думал Итан, глядя прямо перед собой, дабы соблюсти первое правило мужской тишины: не смотреть на собеседника.

Артур не выдержал:

— Неплохая постановка.

Итан кивнул:

— М-м.

— Такая… со вкусом.

— Угу.

Молчание, как известно, — рассадник печали. Оглянуться не успеешь, как в голову начинают лезть воспоминания, но пока Итан думал лишь о зрелище, которое только что предстало его глазам. Охота, чародей, птицы, роковой прыжок. За окном проплывали пустующие, не по разу заложенные фермы на склоне холма.

— Ну?.. — сказал Артур. — Что думаешь?

— Что думаю?..

— Да.

— Об умсловской постановке «Лебединого озера»?

— Да.

Итан потрясенно покачал головой:

— Да ничего не думаю. Что это было?

— Ну да, малость переборщили…

— Нет, я не про то… Пап. Зачем мы вообще пошли на балет?

Артур кашлянул:

— Я думал, тебе понравится.

— Балет?

— Ну да.

— Это твое новое увлечение, что ли?

— Нет.

— Тогда зачем мы два с половиной часа его смотрели?

— Я хотел тебя порадовать.

— Меня?

— Ну да.

— Не понимаю.

— Хочу, чтобы мы стали ближе. Вот. Демонстрирую свой интерес.

— Интерес ко мне?.. — недоумевал Итан. — Но почему ты…

Внезапно его осенило.

Итан рассмеялся.

У его смеха не было исходной точки и не было особого повода. Тем не менее он сотрясал все его тело, каждый орган, задевал каждую струнку.

Артур напрягся:

— Что? Что тут смешного?

Итан попытался ответить, но его смех был замкнутой системой. Сплошная обратная связь. Он питал сам себя и полностью забивал речь.

— В чем дело?

Нет, ответить не было никакой возможности. Итана сотрясали спазмы могучего хохота, который не имел отношения к языку и речи и уже полностью оторвался от своего источника: то был акусматический смех, солипсический, нескромный, нецивилизованный.

— Да что смешного?! — рявкнул Артур.

Что смешного? Что смешного?! Да вот что: хотя кабинет Артура находился в одном крыле с факультетом гендерологии, и уж к этому времени он должен был понять разницу между полом и гендером, уяснить, что такое навязанные обществом стандарты красоты — нормативные фантазмы, понуждающие людей к обоюдонеприятному соитию, — несмотря на знакомство с теорией гомосексуализма, Артур совершенно не понимал гомосексуалистов. В грандиозном приступе смеха Итан осознал, что отец не понимал его. Зато ход мысли Артура теперь был предельно ясен:

Это было так ошибочно, необдуманно и поразительно примитивно, что Итану оставалось лишь одно: рассмеяться.

Он никогда не проявлял ни малейшего интереса к танцам. Никогда. «Лебединое озеро», господи! В УМСЛ! Какой абсурд! Слезы заструились по его щекам. Попытка Артура сблизиться с ним посредством балета говорила не только о его полном непонимании Итана как личности, она указывала на некий фундаментальной изъян, дыру в Артуровых доспехах, конструктивную недоработку, и это тоже — годы, проведенные в благоговейном трепете и страхе перед человеком настолько дефективным, настолько плохо разбирающемся в собственном сыне и вообще в людях, — вызывало у Итана безудержный смех.

— Итан!

Нет, он не мог ничего сказать. Его уже не было в машине. Артур тем временем крепко стискивал руль побелевшими пальцами.

Бостон, 1994 год. Конец лета. Солнце грело снизу брюхастые тучи, и на всех домах и тротуарах лежало его медовое сияние. Улица Йоуки-уэй пестрела навесами, ветер мел по асфальту фантики и арахисовые скорлупки, обдувая сутолоку человеческих тел, нес бормотание перекупщиков («Билеты, покупаем билеты») и смазанный говорок нераскаявшихся массачусетцев. В кипящих котлах варились сосиски. Куда ни глянь — всюду толпы болельщиков в красных куртках и красных кепках — под цвет флагов, реющих над кирпичным фасадом и зияющими зелеными воротами стадиона «Фенуэй-парк».

Итан знал, что его десятый день рожденья будет особенным, но такого и представить не мог. Важный бейсбольный матч — билеты пришлось покупать сильно заранее — и неожиданный физический контакт с отцом. Прикосновения: ведя Итана на стадион, Артур крепко держал его ладонь в своей руке, темной и волосатой.

— Наши места — на галерке, — сказал он.

Поход на бейсбольный матч был идеей Артура. Он всегда следил за новостями бейсбола и смотрел его по телевизору, но за несколько недель до решающего матча его интерес приобретал оттенок религиозного чувства. За ужином он переставал жаловаться на неувязки в строительстве Большого Бостонского тоннеля — бесконечные переговоры строительной компании с городскими властями, коррумпированные подрядчики, нецелевое расходование средств — и вместо этого принимался петь оды драгоценным «Ред Соксам», которых с каждым поражением любил еще сильнее: команда, обреченная проигрывать, обладала в его глазах особым обаянием.

— Когда смотришь игру «Соксов», то борешься не с другой командой, — вещал Артур за столом, — а с собственным разочарованием. Сезон за сезоном они проигрывают, но ты все равно смотришь, хотя исход матча уже известен. И когда они вновь терпят поражение, тебе больно не потому, что твою команду обыграли. Тебе больно, потому что ты с самого начала все знал, но зачем-то вновь тешил себя пустыми, глупыми надеждами. Итан, на стадионе ты увидишь все собственными глазами. Это не борьба наших против чужих. Это борьба каждого отдельно взятого фаната с самим собой. Борьба целого города с самим собой! Если б нам хватило ума, мы бы уже давно сделали своим талисманом Билла Бакнера. Символом штата! Бостон — это ноги, между которыми вновь и вновь проскальзывает мяч победы. Чем не повод посмотреть игру? Разве битва с самим собой не интересней стандартной битвы с противником, этой варварской концепции «наши против чужих», навязываемой остальными видами спорта?