Альтруисты - Эндрю Ридкер

— Ой, прости! — опомнилась она. — Что это со мной?!

— Тебя насмешил мой список, — растерянно сказала Марла.

— Нет-нет, прости, пожалуйста. Список отличный, давай прямо сейчас выберем какой-нибудь пункт!

— Но что в нем смешного?

— Я не хотела смеяться, честное слово. Просто подумала, что бы сказал на это мой парень.

— Что?

Франсин с трудом удержалась от едкого комментария:

— Ничего. Он бы оценил. Ну все, давай сходим в Старый Капитолий. Я там никогда не была!

С искренней и жизнерадостной Марлой Франсин открыла для себя Бостон. Новая соседка без всякого стыда ходила по улицам города с картой в руках и спрашивала у местных дорогу. В отличие от Артура, она не жалела денег на входные билеты в музеи и церкви. А когда слишком близко наклонялась к картине или входила в церковь посреди службы, то тут же смеялась над собой — подразумевая, что не очень-то ей и стыдно. Франсин считала, что за таким поведением кроется бездна немудрящего самоуважения.

Марла была болтушкой. Но болтала она не так, как мать Франсин — словно бы пытаясь прикончить тишину, пока та не прикончила ее. Нет, она болтала, чтобы скоротать время. Просто говорила обо всем, что приходило в голову. А в голову ей приходил главным образом секс. Она рассказывала, как сохла по парню из школы, с которым у нее были «шуры-муры миллион лет назад». Как они «отрывались в постели», и какой у него был «большой», и какие чувства он в ней будил. Эта смесь откровенности и ребячества совершенно сбивала Франсин с толку. В Уэллсли секс носил политический характер, эдакий феминистский уклон. Артур предпочитал заниматься сексом — с толком и удовольствием, — нежели говорить о нем. А жизнерадостная Марла Блох готова была часами болтать на эту тему, и скудный запас эвфемизмов ей ничуть не мешал.

Франсин хотела бы вовсе забыть о сексе, пока Артура нет рядом. Целиком посвятить себя научной деятельности и воздержанию. Но Марла жаждала говорить. «Трепаться» о «мальчиках». Не раз, распив на пару с соседкой бутылку игристого, Франсин ложилась спать с мыслью, что эта девушка не так проста, как кажется. Надо быть с ней начеку.

Тем временем Артур потихоньку ее покидал.

Франсин начала его забывать. Сначала забыла рот: представляя лицо любимого, она видела только верхнюю часть, а нижнюю как будто стерли ластиком. Его глаза из светло-карих превратились в темные, а ведь они были именно светлые — проницательные, нервозно-карие. Лишь когда от нее начал ускользать нос Артура — превращаясь в идею носа, схематичную черточку, — Франсин осознала, что и его уши — закругленные или заостренные? мочки сросшиеся или свободные? — тоже незаметно испарились из ее памяти.

Но все-таки. В отсутствие Артура и даже сколько-нибудь четкого образа Артура ее любовь к нему крепла. Франсин очень тосковала. И размытый образ любимого даже ей нравился — он был еще лучше самого человека.

После сессии Марла устроила вечеринку. Со всего потока ей одной хватило простодушия это сделать. «Хочу погулять от души, как в Огайо», — сказала она. Какое-то время Марла обдумывала тему мероприятия и наконец попросила Франсин отксерить готовые приглашения.

— Марла, это бред, — сказала Франсин. — Никто не придет на… бельевую вечеринку!

— Ошибаешься!

— Тебе не кажется, что нам уже… поздновато? Мне двадцать девять, а Дэвиду из нашей группы вообще сорок!

— Нет, людям как раз такого и не хватает.

— У него и дети есть.

Марла накрутила на палец кудряшку Франсин.

— Фрэн, — многозначительно прошептала она, — милая, невинная Фрэн! Послушай меня. Мы — девушки. И мы даем другим девушкам и парням возможность увидеть друг друга голышом. Увидеть чужие тела. Поверь мне: это будет успех.

— Мы уже не школьники.

— Народу соберется тьма!

— И даже не студенты.

— Франсин Кляйн. Вечеринка состоится. Всем людям, слышишь, всем, — тут Марла выгнула спину, — любопытно смотреть, как в контролируемых условиях ломают табу.

Неделю спустя в квартире на Кенмор-Сквер состоялось первое общественное мероприятие с того дня, как Артур Альтер поставил свою подпись на договоре аренды.

За полчаса до вечеринки Франсин пила вино одна, у себя в комнате, одевшись… нет, скорее, раздевшись до скромной ночной сорочки, которая могла запросто сойти за обычную одежду для сна в случае, если вечеринка не удастся. В девять часов вечера на диване в гостиной, стыдливо прикрывая область паха подушками, сидели лишь несколько нервных аспирантов первого года обучения.

— Верь в меня! — сказала Марла через дверь, за которой Франсин якобы читала. — Просто верь! И не смей ложиться в кровать — по крайней мере, одна.

Естественно, к одиннадцати гостиная уже кишела полуголыми гостями, многим из которых было порядком за тридцать: они выпивали и беседовали, придумывая поводы потереться о чье-нибудь бедро или плечо.

Когда Франсин вышла из спальни — заключив по шуму из гостиной, что вечеринка все-таки состоялась, — уже изрядно поддатая Марла Блох в коротеньком шелковом кимоно закричала:

— Поприветствуем Франсин Кляйн!

Раздались и почти сразу стихли робкие аплодисменты.

Атмосфера была напряженная: голая кожа и ид. В закоулках крошечной квартирки вовсю материализовывались подсознательные желания. Чересчур одетые юнгианцы в платьях и перчатках плясали под Принса. Какая-то первокурсница и ассистент кафедры сплелись в объятьях на диване: ее соски и его эрекция уверенно выпирали из-под блестящей материи нижнего белья. Изголодавшаяся по любви Франсин поддалась всеобщему волнению: ее голые ноги терлись друг о друга под длинной сорочкой, разжигая на щеках характерный румянец.

— Это ваша квартира?

В кухне, прислонившись спиной к холодильнику, стоял незнакомец в повязанной через плечо белой простыне. Она доходила ему до середины голени, откуда внезапно начинались парадные черные носки.

— Мы знакомы? — спросила Франсин, доставая из холодильника пиво.

— Я приятель Марлы. — Он кивнул в сторону гостиной, где парень с фермерским загаром внимательно щупал ткань ее кимоно.

— А, Марла… Наш массовик-затейник. Только не говорите, что вы из…

— …Цинциннати.

— А я из Дейтона.

— Шутите?

— Неужели все здешние огайцы друг друга знают?