Против зерна: глубинная история древнейших государств - Джеймс С. Скотт

которых мало что известно[217]. Они напали на Египет в 1224 году до н. э., затем вновь в 1186 году до н. э. вместе с кочевниками из пустыни к западу от Нила. Примерно в то же время было построено множество укреплений и башен на севере Средиземноморья, предположительно для защиты от набегов с суши и моря. На протяжении этого долгого тысячелетия значительная часть населения Средиземноморья была вынуждена сменить местожительства не один раз. Как утверждает Канлифф, к 200 году до н. э. «всепроникающий дух набегов почти исчез», но не раньше, чем кельты разграбили Дельфы[218].

В конце этой эпохи на другом краю евразийского континента династии Цинь и Хань решали свои проблемы с племенной конфедерацией хунну, борясь за контроль над обширными территориями в Ордосской петле Желтой реки. Беннет Бронсон считает, что в центре континента, на Индийском субконтиненте, относительное отсутствие сильных государств объяснялось наличием множества мощных кочевых групп, чьи набеги препятствовали государственной консолидации. С IV века до н. э. и до 1600 года «северные две трети субконтинента породили лишь два достаточно долговечных и охватывающих весь регион государства – Чандрагупту и империю Великих Моголов. Ни одно из них и ни одно мелкое северное царство не просуществовало дольше двух столетий, а повсеместные периоды анархических междуцарствий были продолжительными и тяжелыми»[219].

Оуэн Латтимор, родоначальник исследований пограничных районов в контексте взаимоотношений Китая с его северным мощным военизированным и кочевым приграничьем, отмечает общую для континента особенность: стены и укрепления против безгосударственных народов, которые протянулись из Западной Европы через Центральную Азию в Китай и сохранялись до монгольских вторжений в Европу в XIII веке. Следующее утверждение звучит несколько экстравагантно, но, поскольку его автором является Латтимор, заслуживает обдумывания: «В древнем цивилизованном мире существовала связанная цепь укрепленных северных границ, протянувшаяся от Тихого океана до Атлантического. Видимо, самые первые пограничные укрепления были построены на территории Ирана. Пограничные стены на западе Римской империи в Британии, а также на Рейне и Дунае, защищали от племен, живших в лесах, горах и на лугах и ставших сегодня кочевыми скотоводами»[220].

Самым главным подарком для варваров, который преподнесло им появление государств, стала возможность не грабить их, а торговать с ними. Поскольку государства были крайне ограничены с агроэкологической точки зрения, их выживание зависело от множества продуктов за пределами аллювиальных равнин. Государственные и безгосударственные народы оказались естественными торговыми партнерами. По мере роста населения и богатства государств расширялись и их коммерческие обмены с жившими по соседству варварами. В I тысячелетии до н. э. наметился взрывной рост морской торговли в Средиземноморье, который в геометрической прогрессии увеличил объемы и доходность торговли. Соответственно, значительная часть «варварской экономики» была связана с поставками на рынки равнин необходимых государствам товаров и сырья, причем большая их доля экспортировалась в другие порты. В основном варвары поставляли государствам домашний скот в самом широком смысле слова: крупный рогатый скот, овец и, прежде всего, рабов. В обмен они получали ткани, зерно, изделия из железа и меди, керамику и ремесленные предметы роскоши – большая их часть также была товарами «международной» торговли. Группы варваров, которые контролировали один или несколько главных торговых путей (обычно судоходную реку) крупного равнинного государства, получали огромные доходы, и их поселения превращались в центры роскоши, талантов и, если хотите, «цивилизации».

Грабежи и торговля с государствами делали экономическую деятельность пограничий более жизнеспособной и прибыльной, чем она была до появления государств. Однако грабежи и торговля не были альтернативными способами присвоения ресурсов – как будет показано ниже, они эффективно сочетались, имитируя определенные формы государственности.

Варварская география и экология

«Варвары» – это однозначно не культура и тем более не ее отсутствие. Не являются они и «этапом» исторического или эволюционного развития, вершина которого – жизнь в государстве в качестве налогоплательщика согласно историческому дискурсу Рима и Китая об инкорпорации. Для римского императора эта жизнь означала изменение статуса с племенного (дружелюбного или враждебного) на «провинциальный» и в конечном итоге на римский, а для ханьской империи – с «сырого» (враждебного) на «приготовленный» (дружелюбный) и в конечном итоге на ханьский. Промежуточные этапы «провинциальный» и «приготовленный» были особыми типами административного и политического включения в состав государства, за которыми, в идеальном случае, следовала культурная ассимиляция. Со структурно-диагностической точки зрения слово «варварский» проще понять, противопоставив его государству или империи. Варвары – это люди, живущие по соседству с государством, а не в нем. По выражению Бронсона, они «заглядывают в государство, не находясь в нем»[221]. Варвары не платили налоги, а если и находились с государством в каких-то фискальных отношениях, то речь шла о коллективной уплате дани.

Описывать государственную географию и экологию в древнем мире относительно легко, опираясь на аграрные и демографические требования государственного строительства. Государства возникали только на плодородных увлажненных пойменных почвах. До второй половины I тысячелетия до н. э., когда большие парусные корабли начали перевозить крупные грузы на значительные расстояния, государствам приходилось жестко контролировать свой зерновой центр. Варварскую географию и экологию намного сложнее описать столь же кратко, потому что она представляет собой объемную и остаточную категорию, по сути, объединяющую все географические зоны, что не подходят для государственного строительства. Обычно к варварским зонам относят леса и степи, но на самом деле практически любая труднодоступная территория, непроходимая или бездорожная, не подходящая для интенсивного земледелия, могла быть названа варварской. Иными словами, нерасчищенные густые леса, болота, топи, дельты рек, торфяники, пустыни, (вересковые) пустоши, засушливые районы и даже море были отнесены государственным дискурсом в категорию варварских зон. Если переводить их буквально, то множество этнонимов оказываются описаниями географических особенностей народов по версии государственного дискурса: «горные люди», «жители болот», «лесные люди», «народы степей». Единственная причина, по которой кочевые скотоводы степей, горные и морские народы часто упоминаются в государственном дискурсе о варварах, состоит в том, что они не только были вне зоны досягаемости государства, но и обычно представляли для него военную угрозу.

Символическим, а часто и реальным пределом государственного влияния была граница, возведенная между «цивилизацией» и «варварами». Первой великой стеной подобного типа стала 250-километровая «стена земли», воздвигнутая примерно в 2000 году до н. э. между Тигром и Евфратом по указу шумерского царя Шульги. Хотя обычно ее описывают как стену, призванную предотвратить вторжения варваров-амореев (с этой задачей она не справилась), Энн Портер и другие исследователи считают, что ее дополнительной задачей было удержание земледельцев-налогоплательщиков южной Месопотамии внутри ее радиуса[222]. Для ранней Римской империи варвары «начинались» на восточном берегу Рейна, и эту границу римские легионы