Красный хоровод (сборник) - Юрий Галич

Мир их чистой душе!..

Не в умаление заслуг доблестного полка, тем паче не для злопыхательства или насмешки, вспоминается этот маленький эпизод, не столько, впрочем, драматического, сколько комического характера.

Ничего нет скучнее фанфарной поэзии, славословящей по одному и тому же шаблону боевые подвиги «чудо-богатырей». Конечно, подвиги были. И не только те, которые лежат в основе пышных и, очень часто, лживых реляций. Много истинных подвигов и многих скромных героев заслонили последующие события, оборвавшие столь трагическим образом титаническую войну.

Но кроме подвигов, было другое. Этого не нужно скрывать. Хотя бы для того, чтобы извлечь, при случае, пользу даже из фактов отрицательного значения.

Июль пятнадцатого года был месяцем тяжелого испытания.

Сдавив стальными клещами Передовой театр, колонны генерал-полковника фон Гинденбурга с северо-запада, железные фаланги Макензена с юга — упорно ползли, с целью прорыва, к Варшавско-Петроградской дороге, по которой день и ночь мчались эшелоны с войсками, с военным имуществом, со всем добром, эвакуируемым из польской столицы.

Передовой театр отдавался врагу. Вопрос заключался лишь в том, чтобы задержать немцев на несколько дней, вывести варшавскую армию из огненного кольца, произвести в порядке эвакуацию…

Шестая кавалерийская дивизия действовала на наревском фронте. В ее состав входили четыре полка с двумя конными батареями и бригада «шпинатной» дивизии, с Ямбургским уланским полком. «Шпинатной» дивизия называлась потому, что носила когда-то зеленый цвет. А ямбургские уланы — тот самый полк, про который пелось в веселой юнкерской песенке:

Словом, лихой, распропьяный, удалый полк…

Арьергардный бой — неприятная штука. Особенно, если на каждую пушку положено в день всего три снаряда. Дивизия слезала с коней и занимала позицию. Немцы наступали колоннами. Под огнем кавалерии, немцы строили боевой порядок и наступали цепями.

Дивизия, как мячик, отскакивала назад, снова занимала позицию и снова заставляла противника терять время на перестроение. И так, вплоть до наступления ночи.

Натиск противника был упорный, безостановочный, методичный. Днем наступали. Ночью немцы делали остановку и ночевали на занятом рубеже. Казалось, что противник играет с нами, как с маленькими ребятами, как кот с мышонком. И точно, что представляют собой шесть конных полков, хотя бы и доблестных, но без снарядов, против прусского армейского корпуса с многочисленной артиллерией и тяжелыми шестидюймовыми пушками?..

Был вечер, когда покидалась очередная позиция.

Двенадцатая конная батарея брала «в передки». Командир батареи, подполковник Кузьминский, стоя на пригорке с цейссом в руках, едва не рыдал в припадке нервного бешенства.

— Сколько снарядов?

— Ни одного! — сказал командир двенадцатой конной.

— Ни одного! — повторил командир, загнув крепкое слово. — Вот бы теперь окатить!.. Полюбуйся?

В бинокль была видна опушка леса. На опушке, воткнув винтовки штыками в землю, стояла рота, с поднятыми кверху руками. А из леса перли колонны, в знакомом «фельдграу», в остроконечных касках с серыми парусиновыми чехлами.

Колонны перли и перли…

Падала ночь.

Полки отошли на три версты и заночевали. Арьергардом были ямбургские уланы. Командир полка назначал эскадроны в «сторожевку».

Тут же, на краю деревни Олдаки, ожидая последних распоряжений, остановился штаб конной дивизии. У походной кухни штабной команды, с котлом дымящихся щей, сгрудились утомленные офицеры. Начальник дивизии, в соседней хате, докладывал по телефону командиру корпуса обстановку.

Ночь была тихая и беззвездная. Вдали полыхали зарева пожарищ. Впереди, кое-где, на фоне багрового пламени, виднелись отдельные точки. Это немцы ставили аванпосты…

Мною овладело грустное настроение:

— Варшава отдается врагу!.. Нет сил остановить его натиск!.. Мы безоружны!.. Враг вооружен до зубов и, при малейшем сопротивлении, засыпает таким градом, который не выдержать при всем запасе стойкости и отваги… Как больно, как грустно!.. Затраченные усилия, бессонные ночи, тревожные дни, все понесенные жертвы — исчезли даром в пасти кровавого бога войны!..

Размышления прерываются.

Командир конвойного взвода, подхорунжий Колесников, высланный, на всякий случай, для ближней разведки, вырастает точно из-под земли:

— Ваше высокоблагородие… Немцы!

— Близко?

— Почитай сто шагов! — шепчет Колесников с растерянной, недоуменной улыбкой.

Что за история?..

Медлить нельзя ни минуты… Два слова — и командир полка поставлен в известность… Штаб, в мгновенье ока, сидит на конях…

Только начальник дивизии, генерал Владимир Христофорович Рооп, продолжает в хате беседу с комкором. Он стоит перед аппаратом, щелкает шпорами, кланяется в телефонную трубку:

— Все в полном порядке!.. Во исполнение возложенной задачи, выдержал пять арьергардных боев!.. Натиск противника остановлен!.. Алло!.. Пи-пи… Владимир Алоизиевич, ты слушаешь?.. Снарядов нет!.. Потери есть!.. Алло!.. Пи-пи… Ты слушаешь?.. Что?.. Ну, конечно… Ясно, как кофе!.. Сейчас выставлю сторожевку и отойду на ночлег… Спать можешь спокойно… Ручаюсь… Что?.. Да не может быть?.. Ха-ха-ха-ха!.. Врэман?.. Сэ-т-энпоссибль!.. А она ему что сказала?.. Эт-то — женщина!.. Эт-то я понимаю!.. Ха-ха-ха-ха!..

Беседа видимо затягивается. Медлить нельзя. Подхожу и говорю три слова:

— Ваше превосходительство… Немцы!

Только три слова… Но каких слова?.. Какой эффект производит их скрытый смысл?..

Трубка выскальзывает из рук. С проклятием на устах, Владимир Христофорович выскакивает из хаты. Через мгновенье, уже сидит на своей вороной, рысистого типа, конно-гренадерской кобыле…

А еще через мгновенье, крайняя хата деревни Олдаки превращается в огненный столб. Совершенно внезапно, молниеносно. Точно в ней склад бензина, соломы и бездымного пороха, подожженных чьей-то преступной рукой. И одновременно;

— Трррах-трррах!

Два залпа с самой близкой дистанции прорезают тишину ночи. Сноп пуль свистит над самою головой. Рванулась походная кухня, перевернулась кверху ногами и исчезла во мраке. Храпя и вздымаясь на дыбы, рванулись кони и вынеслись в чистое поле. Удержать их нельзя. Топот тысячи конских ног, от которого загудела земля — гу-гу-гу, наполнил непроницаемый мрак. А вдогонку неслось:

— Зык-зык!.. Зык-зык!.. Тра-та-та-та!..

Уже не залпы, а ураганная ружейная трескотня гремит сзади, провожая несущийся вскачь уланский Ямбургский полк и штаб конной дивизии. Храп и ржание лошадей, топот, звуки трубы, крики и выстрелы — все смешалось в какой-то адский, непередаваемо дикий аккорд. — Зык-зык — свистят пролетающие мимо стальные шмели и, в эти мгновенья, гвоздит скверная мысль: