Красный хоровод (сборник) - Юрий Галич

— В спину или в затылок?

Тщетно взбешенный начдив, увлекаемый общим потоком, пытался остановить свою рысистую вороную конно-гренадерскую Фрину, и тщетно, с проклятием на устах, прорезал тьму металлическим баритоном:

— Ямбургские уланы, ко мне!.. Полк стой — равняйсь!..

Это случай, когда тактическая оплошность вносит в ряды расстройство совершенно стихийного, исключительного характера. Это — паника, от которой едва ли кто может быть застрахован…

До рассвета продолжалась беспорядочная скачка Ямбургского полка. До рассвета уланы носились, во мраке ночи, по всему полю. А один эскадрон вскочил даже в Замбров — штаб-квартиру комкора, и наделал немало переполоха.

Впрочем, команда корпусных мотоциклистов приняв его за немецкую кавалерию, отразила атаку дружным огнем.

А комкор, генерал Владимир Алоизиевич Орановский, в исподнем белье, с накинутым поверх походным плащом, уже сидел на своем сорокасильном «роллс-ройсе».

Ибо не имел никакого желания попасть позорным образом в плен…

1

На владивостокской Светланке, в театре «Золотой Рог» держал антрепризу Евфимий Долин. Незадолго до прихода большевиков, он сдал театр под кинематограф.

Из фойе одна дверь вела в театральную залу, другая — в подвал «Би-Ба-Бо», приют владивостокской богемы.

Это происходило в конце девятнадцатого года, когда колчаковский фронт уже трещал по всем швам и неудержимо, под натиском Красной армии, откатывался все дальше и дальше к востоку.

В тылу и в читинском царстве атамана Семенова было также весьма неспокойно. Красный и белый террор разливался широкой волной. И только во Владивостоке, под охраной английских, американских и, главным образом, японских штыков, жизнь протекала еще более или менее нормально, если не считать общего нервного пульса.

В «Би-Ба-Бо» биение этого пульса ощущалось с особою силой.

Неизменными посетителями этого учреждения были, по преимуществу, люди «свободных профессий» — сотрудники двенадцати владивостокских газет, поэты, артисты, подпольные политики, авантюристы всех мастей и дезертиры с сибирского фронта. Все устремились во Владивосток, предпочитая переждать здесь надвигавшийся политический шквал.

Случайно очутилось здесь и несколько персонажей московского футуристического олимпа и верховный жрец его — небезызвестный Давид Бурлюк. Каким ветром его занесло — черт его знает! Но появление на Светланке не могло пройти незамеченным…

Представьте ражего парня, с круглым бабьим лицом, с размалеванной красками физиономией, с тяжелой переливающейся походкой. На голове — казанская тюбетейка, взамен пиджака — бархатная пижама с отложным воротом, на ногах — полосатые панталоны: одна штанина зеленого, другая лилового цвета.

Прибытие знаменитого мэтра было тотчас отмечено. Появились заметки, запестрели портреты. В «Би-Ба-Бо» состоялись немедленно перевыборы и председателем литературной секции был избран Бурлюк. А через несколько дней, зайдя в редакцию «Голоса Родины» или, как ее называли — «Голос Уродины», мэтр вручил редактору приветственные стихи:

В маскарадном костюме, привлекая внимание толпы и милиции, он разгуливал по Светланке, посещая кабаки и редакции. А вечером, в окружении поклонников и поклонниц, сидел в подвале и, гнусавым голосом, нараспев, читал поэзы…

Топ-топ!..

Вбегает Сергей Третьяков, длинный, лысый, поджарый, в пенсне на ястребином носу. Тоже поэт-футурист и будущий товарищ министра «внудел» правительства Приморской земской управы.

Его «Железная пауза» неподражаема:

Вот — Николай Асеев… Премированный поэт, служивший в «сибобалкопе» — сибирском областном кооперативе — по отделу транспорта селедки, стоит у колонны в позе глубочайшей задумчивости, разрешая два важных вопроса: во-первых, долго ли еще продержится висящая на ниточке единственная пуговица пиджака, и во вторых — на чем растут соленые сельди?

Этот, по крайней мере, искренен и талантлив. В его «Заржавленной лире» попадаются звучные строфы:

Это — три, так сказать, столпа приморского футуризма. А за ними идут несколько второстепенных — Арсений Несмелов, посвятивший «Гению Маяковского» книжку недурных стихов, поэт «изысков» — харбинский Алымов и, наконец, целая фаланга мелких, бездарных, бесповоротно свихнувшихся эротоманов коканнистов — Бенедикт Март, Варвара Статьева, Далецкий, Рябинин:

В январе двадцатого года, с крушением Колчака и эрою красного помешательства, футуристы распоясались окончательно. Кое-кто вынырнул из «подвала» и занял посты на «командующих высотах».

Бурлюк преуспел, кажется, больше всех.

Получив от антоновского правительства изрядный куш в иенах, он организовал, с пропагандной целью, выставку своих картин в Токио — научить уму-разуму бедных японцев. Но предварительно, оборотистый парень устроил выставку во Владивостоке.

На стенах того же самого «Би-Ба-Бо» было развешано до пятидесяти холстов. В глазах рябило от красочного неистовства. Кубические рожи, ромбические тела, геометрические композиции и потоки безжалостно изведенной охры. Словно, по полотну прошлась гигантская швабра. А на некоторых холстах, для большей яркости впечатления, приклеены клейстером окурки и спичечные коробки.

Публика с недоумевающим видом бродила по выставке. Особа в каракулевом, несомненно краденом саке, в сопровождении незнакомца в кожаной куртке, с наганом за поясом, щурилась и томно бросала:

— А знаешь, Ванечка, здесь что-то есть?..

Ванечка икал и буравил публику острыми серыми щелками. Бурлюк, в тюбетейке и полосатых штанах, разгуливал с видом хозяина по подвалу и давал объяснения.