Пари, или не будите Лихо - Яна Лари

Набираю по памяти заветные цифры, так быстро, словно боюсь передумать. Весь мир будто сконцентрировался в необходимости сделать этот звонок. Просто скажу Матвею, что он стал отцом. И что люблю его. Услышу если не голос, то хотя бы дыхание. Я так скучаю...

Господи, разве нормально так сильно тосковать?! Если бы у сердца были голосовые связки, оно бы в этот миг онемело от крика.

Услышь, пожалуйста. Ответь пока я не одумалась.

Гудки тяжёлыми ударами бьют по барабанной перепонке: протяжные, муторные, отрезвляющие. Артёмка всхлипывает, будто чувствует моё отчаянье и этот тихий звук окончательно приводит меня в чувство. Кусая губы в кровь, через не могу, сбрасываю вызов. Сейчас бы воем не зайтись, отдышатся, и больше ни за что, никогда не давать себе послаблений. Слишком велик соблазн. Слишком непредсказуемы последствия. Матвей жуткий собственник и донельзя привязан к семье. Узнает про сына – жизни не даст, пока не присвоит.

– Спасибо, – торопливо возвращаю телефон в ладонь хозяйки. – Если кто-то перезвонит, скажите... скажите, что просто ошиблись номером. Простите.

И ты, сынок, прости. Мама в порыве слабости чуть не совершила ошибку. Мы сами справимся, я буду любить тебя за двоих.

* * *

Лихо

Пот ручьями стекает по напряжённой спине, мышцы ломит просто нечеловечески, но я продолжаю наравне с рабочими ссыпать отсортированную морковку в специальные контейнеры, где она будет храниться до самой весны, когда цена подскочит минимум в пять раз.

Не сказать, что в ангарах не хватает рабочих рук, дела идут в гору, однако в отличие от повёрнутого на учёбе друга я перевёлся на заочное и по максимуму использую любую возможность себя вымотать. Даже не просто вымотать, а довести до полуживого состояния, когда единственной вожделенной целью становится продавленный матрас в общаге. Если повезёт и Муся соизволит помять лапками мне поясницу, тогда вообще день удался на славу.

На моей двухколёсной платформенной тележке невыгруженными остались всего три ящика. От усталости перед глазами пляшут чёрные точки, зато всякая дурь в голову не лезет и жизнь не так сильно кажется отстоем. Согнулся, поднял ящик, высыпал, отложил в сторону. Снова согнулся. Никаких посторонних мыслей, всё на автомате.

Откладываю пустую тару в сторону, сгибаюсь... и следующий ящик поднять не могу. В грудь будто раскалённый булыжник влетел.

Окликнул кто-то или показалось?

Упираюсь руками в деревянный борт контейнера: челюсти сцеплены, пот разъедает глаза, щекочет сжатые губы – солёный, как слёзы, и почему-то ледяной, хотя кровь по венам носится едва ли не вскипая. Задрав мокрую футболку, кое-как обтираю руки, затем лицо. К чёрту. Мне нужен перекур.

Немного пошатываясь, иду к выходу. У двери на гвозде висит моя толстовка, в ней сигареты и прочая мелочёвка. По привычке вслед за зажигалкой достаю телефон. Пропущенный вызов с незнакомого номера разрядом тока пронимает до самых костей, стучит в висках барабанной дробью. Неужели Вера?

– Слушаю, – раздаётся после второго гудка.

Раздражённый голос еле слышно за децибелами детского плача – женский, но не тот. Не её.

– Вы мне звонили минут десять назад...

– Номером ошиблась! Витя, окно подними, дует, – раздражённый ответ рождает недоумение, но дамочка сразу же прерывает звонок, оставляя в душе слабый след сожаления по ещё одной несбывшейся надежде.

Злость открывает во мне второе дыхание, и я с удвоенной энергией принимаюсь за работу. Когда я полностью верну Беданову долг, то первым делом найму сыщика, такого, чтоб кого угодно хоть из-под земли мог достать. Вот тогда я спрошу с неё за каждый неровный толчок моего сердца. Нельзя убегать вот так – без объяснений. Не от меня.

* * *

Июнь

Девять месяцев спустя

Вера

– А-ма-ма-ма! – пулемётной очередью выдает ползающий по расстеленному на полу покрывалу Артём, требовательно указывая пальцем на диван. По азартному блеску в глазах несложно догадаться, что юного анархиста интересует брелок с ключами от машины.

– Никаких покатушек, – невозмутимо качаю головой, откладывая на подоконник свежий еженедельник. – Автокресло сохнет на солнышке. Ты зачем его вымазал шоколадом, а?

И когда только успел стащить конфету? Хватило минуты, пока я отвернулась, чтобы расплатиться с соседкой за молоко, а продуктовая сумка уже была проинспектирована от и до. Главное, глаза у Тёмы всегда одинаково хитрые-хитрые, попробуй, разбери – он уже натворил что-то, или пока только замышляет.

Смотрю на сына, опустив очки на кончик носа, и стараюсь не засмеяться его воинственно насупленным бровям. Мелкий проказник наверняка задумывает очередную диверсию, в то время как мне стоит адских усилий не поддаться соблазну сиюминутно кинуться выполнять требование девятимесячного упрямца.

С каждым днём отцовские черты проглядывают в нём всё сильнее: в лукавом прищуре тёмных глаз, в стремлении всё и всегда делать по-своему, в умении уламывать одной улыбкой. Я изо всех сил стараюсь Артёма не баловать, но потом вспоминаю, чего его лишила и потребность как-то компенсировать любовь отца берёт верх над разумом. Как будто человека можно заменить...

Поначалу я ещё верила, что можно. Думала, со временем получится отпустить тяжёлый груз вины, и сожаления поблекнут за счастьем материнства. Однако дни идут, а я продолжаю видеть Лихо в каждой черте: в остроте детского подбородка, в изломе бровей, за стальными интонациями пока невнятного лепета. Их поразительное сходство причиняет одновременно радость и острую боль. Я так отчаянно пыталась спрятаться от прошлого, но Матвей по-прежнему остаётся со мной, каждую секунду. Нас объединяет та же особенная неразрывная связь, что и полтора года назад.

– Ама-ма!

Тёма, ещё сильнее насупив брови, пытается удержать равновесие, затем делает несколько неуверенных шагов к дивану, вынуждая меня взволнованно подскочить.

Я теряюсь, не зная, куда деть руки: убираю их за спину, прижимаю к щекам. В груди клокочет гордость, рвётся с языка ликующим писком, но страх напугать его крепко удерживает мой рот на замке.

Пухлые пальцы жадно хватают брелок и только затем сын неуклюже плюхается обратно на ковёр, заливаясь громким смехом.

Опережая мысли, снимаю блокировку с экрана телефона. В груди всё плавится от эмоций, рвётся наружу потребностью поделиться хоть с кем-то!

Нехватка времени, хронический недосып, страх добить раздавленную двойным предательством сестру – всё вместе понемногу свело общение с семьей на нет. Уже пару дней я просыпаюсь с мыслью, что отцу то сказать уже, наверное, можно. На прошлой неделе он обмолвился, что у Лизы появился молодой человек.

Неужели переболела? И не вызовет ли новость о племяннике новый срыв? Ведь хватит взгляда, чтобы понять чей сын Артём. Я не хочу довести сестру до психушки, не хочу проклятий и ненависти. Я так перед ней виновата, что готова платить по счетам столько, сколько потребуется, ибо нельзя строить счастье на горе и за спинами родных. В конце концов я просто не представляю, как начать разговор. Какими словами признаться отцу, что его умница поступила так безответственно?