Мэри Роуз - Шарлотта Лин

— За что?

Он запечатлел на ее руке влажный поцелуй. Что ж, по крайней мере он почти перестал икать во время разговоров с ней — пока они не ложились в постель.

— Я знаю, что до сих пор нам не было даровано великое счастье, — объявил он. — В этом году наше желание родить ребенка снова не исполнилось, но это не делает тебя менее ценной для меня. Джеральдина, я знаю, что далеко не Томас Уайетт, о котором мечтают женщины. Знаю я и то, что при дворе нет ни одной красивой женщины, оставшейся верной своему мужу. Ты прекраснейшая из всех, и ты верна мне. Тем самым ты даруешь мне неведомое величие, и за это ты получишь от меня все, что пожелаешь.

В доме стоял звенящий холод, огонь в камине прогорел давным- давно. Прежде чем уйти, он еще раз укрыл ее, поцеловал в лоб. Она открыла глаза.

— Спи, спи, любимая. Еще не время вставать.

— Куда ты?

— Ч-ш-ш. Не волнуйся. Я еще раз съезжу в Лондон.

Она села на постели.

— Еще раз? Ты всегда так говоришь. Ты снова и снова ездишь туда, прекрасно зная, что вернешься с пустыми руками.

Сильвестр проглотил стоявший в горле ком.

— На этот раз будет иначе.

— На самом деле ты просто не можешь сдаться, правда?

Когда он не ответил, она снова заговорила:

— Все эти годы я смотрю, как ты мучаешься, и иногда радуюсь, что они убили моего Рейфа. То, что они делают с вами, за пределами человеческих возможностей. Я люблю тебя, Сильвестр. Я не хочу, чтобы ты сломался.

Она хотела удержать его, но он убрал ее руки.

— Если я брошу Энтони, вот тогда и сломаюсь, — заявил он. — Ты не понимаешь, и я не виню тебя. Я рожден, чтобы защищать Энтони. Я его щит, а он — моя сила. Так было всегда, и для нас с Фенеллой все так и осталось, что бы ни думал по этому поводу мир.

— Я не мир, — ответила Ханна.

— А теперь мне пора идти, — ответил Сильвестр. — Ты имеешь полное право чувствовать себя брошенной, но я всегда говорил тебе, что жизнь, которую мы ведем, — это все, что я могу тебе предложить. Если тебе этого недостаточно, я позабочусь о том, чтобы ты могла жить где-нибудь в другом месте. Но если хочешь остаться со мной, то должна принять то, что для меня на первом месте Энтони и Фенелла. Мы — дети верфи. Мы — якоря друг для друга.

— Фенелла, — задумчиво пробормотала женщина. — Ты говорил ей, что едешь в Лондон?

Сильвестр покачал головой.

— Я не хочу, чтобы она снова надеялась, а потом разочаровывалась.

— Это не Фенелла питает пустые надежды, а ты! Фенелла так же, как и я, не хочет, чтобы ты рисковал своей жизнью! Я уже однажды видела, как сожгли мужчину, которого я любила, как почернело его тело, как его плоть рассыпалась, остались лишь вонючие хлопья пепла. Я не хочу видеть это во второй раз.

— А я хочу? — закричал он, забыв об опасности перебудить весь дом. Вызванный ею образ часто мучил его ночами. Сильвестр не мог больше сидеть у огня; он не мог есть и наслаждаться вкусом еды, чувствовать на лице солнце и дождь, не говоря уже о том, чтобы работать над кораблем. Можно было считать, что им повезло, что его отец еще полой сил и снова занял свое место на верфи.

— Ведь это невозможно предотвратить, — пробормотала Ханна. — Таких, как мы, сжигают по всей стране. Как будто тем самым можно остановить эпоху обновления, как будто на место каждого, кого они у нас отнимают, не приходит десять других.

— На место этого не придет никто, — произнес Сильвестр. — И он не такой, как мы, он закоренелый католик, который считает, что реформаторы сверлят дыры в бортах корабля. А они с жестокой медлительностью пытаются замучить его до смерти за то, что он даже мысленно не совершал.

Он говорил ей об этом тысячи раз, и она тысячи раз отвечала одно и то же:

— Мне жаль, Сильвестр.

— Передавай привет детям. Скажи Фенелле, что я в Саутгемптоне.

— И она мне поверит?

— Нет.

С этими словами он ушел.

Он не знал, сколько раз проделывал этот путь. В какой-то момент просто перестал считать. На людей, к ногам которых он бросался, умоляя, он давно уже не рассчитывал. «Не питай пустых надежд, — заклинал он себя, прекрасно зная, что это не поможет. — Эта женщина другая, — шептал тихий голос в душе. — Она действительно хочет помочь, и половина Англии болтает, будто у нее есть для этого достаточно власти».

После празднования Нового года он дважды тайком посещал ее, посвятил ее в подробности этого дела. Она пообещала заняться этим, как только будет подходящий момент.

— Пока что у меня нет возможности поговорить с королем в безопасном месте. Но не тревожьтесь. Как только ветер переменится, я расскажу ему о вашем деле.

— У нас нет времени, — в отчаянии молил Сильвестр. — Мой друг живет в этой дыре, куда Темза смывает грязь и мертвых крыс, вот уже пять лет. Его посадили на цепь, как животное, но животное скорее забили бы, чем мучили бы вот так. Я даже не знаю, не пытают ли его снова, дают ли ему хоть крохи из той еды, которую мы посылаем, не сгнил ли он от сырости и не умрет ли от следующей вспышки тифа.

— Поразительно, что он прожил так долго. — Удивление женщины казалось искренним. — Я бы предположила, что в такой темнице человек ломается самое большее через год.

— У него очень прочный стержень, — ответил Сильвестр. — Я поражался этому еще в те времена, когда мы были детьми.

— Сколько раз вы видели его за этот период?

— Четыре или пять раз в год. Я ходил по всем инстанциям, чтобы получить право хотя бы на посещение. К счастью, сейчас там такой начальник тюрьмы, который бабушку родную продаст, если цена будет подходящей.

— И что вы делали, когда были там?

— Немного. — Сильвестр беспомощно развел руками. Так он чувствовал себя последние пять лет. — Приносил то, что он больше всего просил: бумагу и уголек, чернила и сальные свечи. Садился рядом с ним. Клал руку на плечо. Рассказывал ему о том, как постепенно, шаг за шагом, воплощается то, о чем он мечтал для флота. Иногда пел и на прощание всякий раз говорил, что никогда не познакомиться мне с человеком, которого я уважал бы больше, чем его, любил бы больше и по кому я скучал бы больше…

Женщина с глазами цвета ночи сгребла в кучу данные им бумаги и положила на пюпитр. Затем вернулась к нему, убрала локон со щеки.

— Если хотите знать мое мнение, вы спасли ему жизнь, — произнесла она. — Вы оба поразительные люди, и то, что вы делаете, для меня невообразимее любого ученого открытия, любой победы луком или мечом.

— Разве это не само собой разумеющиеся вещи? — удивился Сильвестр. — Ведь мы же друзья.