Аналитическая психология - Карл Густав Юнг

303 Автономия душевного комплекса, естественно, дает определенную поддержку идее невидимой, личной сущности, которая, очевидно, живет в мире, весьма отличном от нашего. Следовательно, как только душа ощущается как автономная сущность, не связанная с нашей смертной субстанцией, возникает впечатление, что эта сущность должна вести полностью независимое существование – возможно, в мире невидимых вещей. Однако не совсем понятно, почему невидимость этой независимой сущности должна одновременно означать ее бессмертие. Свойство бессмертия может легко проистекать из другого факта, о котором я уже упоминал, а именно из типично исторического аспекта души. Особенно удачное описание этого содержится в романе Райдера Хаггарда «Она». Когда буддисты говорят, что прогрессивное самосовершенствование посредством медитации пробуждает воспоминания о прежних воплощениях, они, несомненно, ссылаются на ту же психологическую реальность, с той лишь разницей, что исторический фактор здесь приписывается не душе, а самости (атману). Это прекрасно согласуется с экстравертированной установкой западного ума, согласно которой бессмертие следует приписывать – как по ощущениям, так и по традиции – душе, которую мы более или менее научились не смешивать с эго и которая, кроме прочего, отличается от эго своими фемининными качествами. Было бы абсолютно логично, если бы в результате углубления этой забытой интровертированной стороны нашей духовной культуры в нас произошла трансформация сродни восточной ментальности, в результате чего свойство бессмертия оказалось бы перенесено с неоднозначной фигуры души (анимы) на самость. Главным образом именно переоценка материального объекта снаружи констеллирует духовную и бессмертную фигуру внутри (очевидно, с целью компенсации и саморегуляции). По сути, исторический фактор присущ не только архетипу женского начала, но и всем архетипам, т. е. каждому унаследованному единству, как умственному, так и физическому. Наша жизнь такая же, как и раньше. Во всяком случае, в нашем понимании этого слова она не эфемерна; ибо те же самые физиологические и психологические процессы, которые были свойственны человеку в течение сотен тысяч лет, продолжаются до сих пор, внушая нам чувство «вечной» непрерывности жизни. Однако самость как всеобъемлющий термин, охватывающий весь наш живой организм, не только содержит отложения и совокупность всей прошлой жизни, но и является отправной точкой, плодородной почвой, из которой родится вся будущая жизнь. Это предощущение будущего столь же четко отпечатано в наших самых сокровенных чувствах, как и исторический аспект. Идея бессмертия закономерно вытекает из этих психологических предпосылок.

304 В восточных представлениях концепция анимы, как мы сформулировали ее здесь, отсутствует, равно как и понятие персоны. Это, конечно, не случайно, поскольку, как я уже указывал, между персоной и анимой существует компенсаторная связь.

305 Персона – это сложная система отношений между индивидуальным сознанием и обществом, своего рода маска, рассчитанная, с одной стороны, на то, чтобы произвести на других определенное впечатление, а с другой – на то, чтобы скрыть истинную природу индивида. То, что последнее излишне, может утверждать лишь тот, кто настолько отождествлен со своей персоной, что больше не узнает себя; а то, что не нужно первое, может прийти в голову лишь тому, кто совершенно не осознает истинную природу своих ближних. Общество ожидает – и должно ожидать, – что каждый индивид будет играть отведенную ему роль как можно лучше. Таким образом, пастор, например, обязан не только объективно выполнять свои официальные функции, но и всегда и при любых обстоятельствах безупречно исполнять роль пастора. Общество требует этого как своего рода гарантии; каждый должен занимать свое место: здесь сапожник, там поэт. Ни от кого не ждут, чтобы он был тем и другим одновременно. Это и не рекомендуется, ибо это было бы «странно». Такой человек будет «отличаться» от остальных, будет не вполне надежным. В академическом мире он прослыл бы дилетантом, в политике – «непредсказуемым», в религии – свободомыслящим; короче говоря, его всегда будут подозревать в ненадежности и некомпетентности, ибо общество убеждено, что только сапожник, который не является одновременно поэтом, может изготавливать качественную обувь. Способность представить миру однозначное лицо – вопрос практической важности: среднестатистический человек – единственный, о котором общество хоть что-то знает, – должен заниматься одним-единственным делом, дабы достичь чего-то стоящего. Два дела – слишком много. Наше общество, несомненно, настроено на такой идеал. Посему неудивительно, что каждому, кто хочет добиться успеха, следует учитывать эти ожидания. Разумеется, никто не может полностью растворить свою индивидуальность в этих ожиданиях; следовательно, создание искусственной личности становится неизбежной необходимостью. Требования приличия и хороших манер являются дополнительным стимулом для приобретения подходящей маски. То, что происходит за маской, называют «частной жизнью». Это до боли знакомое разделение сознания на две фигуры, часто вопиюще различные, – радикальная психологическая операция, которая обязательно повлечет за собой последствия для бессознательного.

306 Создание коллективно приемлемой персоны подразумевает огромную уступку внешнему миру, подлинное самопожертвование, которое побуждает эго к отождествлению с персоной. Некоторые люди верят, будто в самом деле являются теми, кем притворяются. «Бездушность» такой установки, однако, есть только видимость, ибо ни при каких обстоятельствах бессознательное не допустит подобного смещения центра тяжести. Рассматривая такие случаи с критической точки зрения, мы неизменно обнаруживаем, что превосходство маски компенсируется «частной жизнью», которая протекает за ней. Благочестивый Драммонд однажды посетовал на то, что «дурной нрав – порок всех добродетельных людей». Тот, кто создает себе слишком хорошую персону, естественно, вынужден расплачиваться за это раздражительностью. Бисмарк страдал истерическими приступами плача, Вагнер вел оживленную переписку о поясах шелковых халатов, Ницше писал письма своей «дорогой ламе», Гете беседовал с Эккерманом и т. д. Но есть вещи более тонкие, нежели банальные промахи героев. Однажды я познакомился с очень почтенным персонажем – на самом деле, его легко можно было назвать святым. Я ходил вокруг него целых три дня, но не нашел в нем ни единого недостатка, присущего смертным. Мое чувство неполноценности усилилось, и я начал всерьез подумывать о том, как мне стать лучше. Затем, на четвертый день, ко мне на консультацию пришла его жена… Что ж, с тех пор со мной не случалось ничего подобного. Но я выучил урок: любой мужчина, который становится единым целым со своей персоной, может с радостью позволить всем своим тревогам проявляться через ничего не подозревающую жену, которая, однако, платит за свое самопожертвование тяжелым неврозом.

307 Подобное отождествление с социальной ролью является в высшей степени плодотворным источником неврозов. Человек не может безнаказанно избавиться от себя в пользу искусственной личности. Одна только попытка сделать это вызывает во всех обычных случаях бессознательные реакции в виде плохого настроения, аффектов, фобий, навязчивых идей, пороков и т. д. Социальный «сильный мужчина» в своей частной жизни зачастую просто ребенок, когда дело касается его собственных чувств; его публичная дисциплинированность (которую он так настойчиво требует от других) в частной жизни рассыпается в прах. О «счастье в работе» он говорит дома с горестным выражением лица, а его «безупречная» общественная мораль под маской выглядит, мягко говоря, странно. Мы не будем упоминать деяния – достаточно фантазий, и жены таких мужчин могли бы многое порассказать об этом. Что же касается самоотверженного альтруизма, то у его детей есть свое мнение на этот счет.