Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946 - Дмитрий Ломоносов

— С такой травмой мы оставить тебя подлечиться не можем. Сейчас, когда полк не ведет боевых действий, здесь пусто, раненых нет. Но мы должны быть готовыми к тому, что, как только начнутся бои, придется без сна и отдыха принимать раненых, оказывать им неотложную помощь и переправлять в эвакогоспиталь. Я напишу направление в полковую санчасть с рекомендациями по уходу за ранкой. Тебе будут делать перевязки по мере надобности. Рана чистая, не воспалена, скоро заживет.

Мне продезинфицировали ранку, тщательно перевязали, заклеив какой-то целительной мазью, накормили супом из рыбных консервов и оставили переночевать. С наслаждением я улегся прямо на пол госпитальной палатки и заснул в тепле и неге. Наутро отправился обратно в полк.

В 1980 году Армавире на слете ветеранов корпуса я встретил этого доктора. Однополчане обращались к нему «доктор Нисс». Он меня, конечно, не помнил: этот эпизод в его фронтовой жизни был слишком малозначительным. Говорили потом, что он эмигрировал в США.

Через три-четыре дня последовала команда к походному построению. Разобрали коней, у кого они были, погрузили в тачанки наше телефонное имущество и тронулись в путь.

У нас во взводе связи оставалось лишь четыре верховых коня, так что в конном строю присутствовали лишь командир взвода и сержанты. Нам же, рядовым связистам, пришлось тащиться пешком вслед за полковым обозом, изредка присаживаясь на тачанки, чтобы передохнуть.

Несколько дней мы шли большими мучительными переходами вдоль линии фронта. На каждой стоянке копали ячейки-укрытия, с трудом пробивая лопатками верхний смерзшийся слой грунта. В них же и спали, завернувшись в шинель. Укладываясь спать, я снимал сапоги, в шапку засовывал ноги, портянки поддевал под гимнастерку на голое тело, сапоги подкладывал под бок. Зато утром ноги были в тепле и в сухих портянках.

Правда, далеко не каждый день у меня после длительного многочасового перехода оставались силы для такой подготовки ко сну. Я валился с ног в едва отрытую нору, накидав туда елового лапника. К тому же ноги, разогревшиеся при ходьбе, не чувствовали холода и лишь спустя пару часов начинали замерзать.

Если не считать сапог, в которых даже в зимних байковых портянках было холодно, в общем, мы были тепло одеты: ватные стеганые шаровары, телогрейка и шинель, которой, если расстегнуть хлястик, можно укрыться с головой. А вот валенки мы получили позже, как раз тогда, когда началась оттепель, и мы в них шлепали по лужам.

Не всегда устроиться в окопе с комфортом позволяла боевая обстановка: фронт был рядом, всего в 1–3 километрах, и вполне можно было ожидать его прорыва противником.

Бывало и так, что на ночной отдых отводилось всего 3–4 часа, тогда усаживались у костров, обставленных со всех сторон срубленными молодыми елочками, чтобы не демаскировать наше положение, и дремали, переругиваясь из-за того, чья очередь добывать хворост.

В этих переходах не оставалось времени разжигать большой костер для устройства общей теплой лежанки. Иногда ночью шел снег, к утру заносивший окопы, и, вставая, приходилось пробивать головой снежный занос.

Наверное, следует пояснить, что это такое «общая лежанка».

Коней нечем было кормить, так как мы шли по местности почти безлюдной, в малообитаемых Полесских болотах. Наконец, остановились, как казалось, на продолжительное время: было приказано вырыть и основательно обустроить землянки, установить стационарную телефонную связь между штабами и эскадронами. Основательно чистили и опробовали оружие, меняли карабины и автоматы, нуждавшиеся в ремонте. Проводились полевые учения, стрельбы.

Во взводе связи, казалось, уже забыли, что я — радист. На передовой телефонная связь в то время была надежнее. Фронт был где-то рядом, судя по отчетливо доносившимся звукам орудийной стрельбы и пулеметных очередей. Немецкая авиация бездействовала (как всегда зимой, ее активность резко уменьшалась), иногда высоко в воздухе проплывала неуязвимая «рама» (двухфюзеляжный самолет-разведчик «Фокке-Вульф»). Обычно ее появление было прелюдией к авиационным или артиллерийским налетам, но тогда она ограничивалась, очевидно, только фотографированием наших позиций.

Наконец-то выдали валенки, что было очень кстати в связи с усиливавшимися холодами.

Отощавших от бескормицы коней было приказано отправить куда-то в тыл. С коноводами остались только кони командиров эскадронов и выше рангом, обозные лошади и упряжки полковых батарей.

Наконец, раздалась команда к сбору и построению в походном порядке, и полк в пешем строю двинулся куда-то по еле заметным тропам в заболоченном лесу.

Много лет после войны, вспоминая этот эпизод моего боевого пути, я оставался в неведении относительно того, где конкретно происходили описанные далее события. В разговорах командиров, услышанных при телефонных дежурствах, упоминались Мозырь и Калинковичи, и я думал, что это — вблизи Мозыря или на его окраинах.

В 1986 году среди слушателей очередного курса повышения квалификации руководящих работников строительства в институте, в котором я тогда трудился, оказалась жительница Мозыря. В беседе с ней выяснилось, что она не знает подробностей освобождения города, происходивших еще до ее рождения, но, если я приеду туда, она поможет мне установить контакты с теми, кто в курсе дела. В частности, она знает человека, непосредственно занимавшегося историей партизанского движения Полесья, и готова меня с ним познакомить.

И вот в 1987 году я приехал в Мозырь. Оказалось, это вполне европейский, благоустроенный город, живописно расположенный на холмах левого берега Припяти.

Поселившись в гостинице, я немедленно приступил к своим исследованиям, начав с прогулки вдоль всей набережной-Припяти в черте города и далее до в то время еще строящегося моста к поселку нефтеперерабатывающего завода. И ничего похожего на ту картину рельефа и широкой поймы реки, что сохранились в памяти, не обнаружил.

По подсказке работников гостиницы, прошел к Кургану славы — мемориальному комплексу, посвященному освобождению Мозыря.

На бетонных плитах, уложенных в основании стелы, выгравированы наименования воинских соединений и частей, которым присвоены почетные наименования «Мозырские», и имена их командиров, среди них гвардейские кавалерийские дивизии: 3-я (командир генерал М. Д. Ягодин), 4-я (командир генерал Г. И. Панкратов) и 17-я (командир генерал М. Т. Курсаков).

В тот же день моя бывшая «слушательница» познакомила меня с Маратом Моисеевичем Пазовским, преподавателем Мозырского политехникума, сыном члена Полесского подпольного обкома партии, возглавлявшего партизанское движение в области. Вместе с ним я побывал в городском краеведческом музее.

Раздел, посвященный событиям Отечественной войны, к моему крайнему изумлению, не содержал упоминаний о роли 2-го гвардейского кавалерийского корпуса в освобождении Мозыря 13–14 января 1944 года. Более того, в ответ на мой вопрос к экскурсоводу, занимающемуся этой темой, тот прямо заявил, что город освобожден 55-й стрелковой дивизией и 7-м гвардейским кавалерийским корпусом генерала Константинова, а 2-й кавалерийский корпус не принимал в этом участия.