Тот, кто полюбит все твои трещины - Рафаэль Боб-Ваксберг

– Я не знаю! Он идиот. Но я пытаюсь сказать, что ты не такой. Ты много работаешь, и ты довольно дружелюбный, что на самом деле отличает тебя от многих других ребят здесь. Если тебе интересно мое мнение, я считаю, ты должен бороться.

Но тут я такой:

– А за что там бороться? Если он собирается заменить десять наименее популярных парней, я либо в их числе, либо нет. Я ничего не могу сделать.

А Эмика:

– Погоди, ты сказал, десять наименее популярных парней?

А я:

– Ага…

Эмика на секунду задумывается, затем наклоняется поближе.

– Слушай, – начинает она, – Я была какое-то время в Особом Кабинете, Куда Никому Нельзя…

А я:

– Да ну?

А она:

– Я знаю, что формально мне туда нельзя, никому нельзя, но я обычно первой прихожу в парк, ну, после Амира из охраны, и там такая умиротворяющая атмосфера…

И я весь такой:

– А разве не там живет тот здоровяк?

А она говорит:

– У меня, наверное, могут быть проблемы уже только из-за того, что я тебе об этом говорю. Короче, эта белая дама вроде как устроила себе там офис, поэтому они с мистером Гуптой много в нем разговаривают.

– О чем разговаривают?

– Ну, я не знаю. Как я и сказала, я просто захожу туда рано утром, а потом ухожу, пока никто не пришел. Но у них висит там большая белая доска с именами всех президентов и они постоянно переставляют их в разном порядке.

– И от чего зависит порядок?

– Не знаю, но Вашингтон и Линкольн всегда на самом верху, номер один и номер два. А низ постоянно меняется, но обычно там Хейс, Пирс, Филлмор и так далее.

– А я? Честер Артур?

Эмика хмурится и говорит:

– Я же сказала, постоянно меняется.

– Значит, нет четкого правила. Думаешь, это не основано, типа, на исторической важности?

– Честно, если бы меня спросили, я бы сказала, что это зависит от продаж сувениров.

Я тут же думаю: «Вот дерьмо, со мной не так уж много сувениров». Но затем другая часть меня такая: «Ну, значит, шанс есть».

Поэтому в автобусе по пути домой я считаю в голове, типа: «Ладно, кто точно остается? Точно все недавние президенты – все вплоть до Франклина Рузвельта, – потому что старики обожают фотографироваться с президентами, которых они застали. Еще первая десятка – не может быть, чтобы ребят вернули, чтобы потом снова уволить. Итак, это уже двадцать четыре человека, которых почти точно не уволят, и я еще даже не добрался до Линкольна».

Я начинаю паниковать, но затем понимаю, что между Тайлером и Джоном Кеннеди единственные верные кандидаты – это, наверное, только Линкольн и Тедди Рузвельт.

Потом есть еще парни вроде Гранта и Кулиджа – не уверен, что они останутся, но у них совершенно точно больше шансов, чем у меня, – и, если судить совсем строго, мы, наверное, можем кинуть Вильсона в ту же категорию. Гувер и Бьюкенен могут проскочить уже за счет того, насколько они были плохими, а, и еще, люди обожают слушать о том, как Гарфилда и Мак-Кинли застрелили.

Остается только одиннадцать президентов, включая меня. Могу ли я привлечь больше внимания, чем десять остальных? Я составил список и постоянно повторял его:

Полк

Тейлор

Филлмор

Пирс

А. Джонсон

Хейс

Кливленд

Б. Гаррисон

Тафт

Гардинг

Вот ребята, которых мне надо обскакать. Это непросто, но определенно возможно. Большинство из них, наверное, даже не понимают, что уже обречены, и если кто-нибудь из них об этом узнает, они могут рассудить, как это сделал Гаррисон: ну какой смысл стараться, если меня уже увольняют?

На следующий день я оказываюсь на работе вовремя и в полной боевой готовности. Я думаю, мне нужен трехсторонний подход к делу.

Первое – излучать профессионализм и уважительное отношение по отношению к мистеру Гупте. Доброе утро, мистер Гупта! Какой прекрасный день, чтобы рассказать нашим гостям об американских президентах, мистер Гупта!

Второе – подогреть интерес к Честеру А. Артуру у посетителей парка. Здесь мои возможности весьма ограничены, потому что большинство людей не начинают свой день с мысли «Боже, не могу дождаться встречи с Четом Артуром, может быть, даже прикуплю сувениров с ним». На самом деле тут я могу использовать в свою пользу знания о том, как устроен парк. Например, то, что Тедди Рузвельт вечно жалуется, что на него набегает толпа днем, в районе часа, потому что тогда открывается мини-Рашмор, но Линкольн не показывается до Празднования Дня Освобождения[26], а с тех пор как Вашингтона и Джефферсона заменила полуразумная пускающая слюни гора мяса, которую ради безопасности детей необходимо привязывать к столбу, ну, у Тедди Рузвельта точно прибавилось работы.

Так вышло, что Рузвельту я вроде как нравлюсь, потому что однажды он увидел, как я еду в парк на велике (когда его еще не украли), и после этого с неделю каждый раз, когда он видел меня по ту сторону Моста в Светлое Будущее, он кричал: «Эй! Велосипедист!» И я такой: «Ага! Это я!»

Поэтому сейчас с ним несложно начать разговор, где я зайду с того, что:

– Эй, чувак, думаю, я могу помочь тебе с твоей толкучкой в час дня. Я почти ничем не занят в час – моя зона полностью пустеет, – поэтому, если ты отправишь народ в мою сторону, я абсолютно точно смогу их развлечь.

И он такой:

– Конечно, но как мне это сделать?

– Вот что. Ты скажешь людям: «Было время, когда продвинуться в политике могли только жулики. Я сам дико уважаемый человек, но я бы никогда не стал президентом, если бы не закон Пендлтона о реформе государственной службы». И когда люди спросят: «А что за закон Пендлтона о реформе государственной службы?», ты скажешь: «А почему бы вам не спросить об этом Честера А. Артура?»

И он такой:

– Это правда? То, что я бы не стал президентом без той фигни, о которой ты только что сказал?

И я такой:

– Слушай, чувак, нельзя знать наверняка, что случилось бы без закона Пендлтона о реформе государственной службы. Время – это река с кучей развилок, которая течет только в одном направлении, но мы все-таки знаем, что закон о реформе был принят и что потом через несколько десятков лет ты стал президентом. Мне не кажется, что связать эти два события было бы такой уж большой натяжкой.

И он такой:

– Ладно, я уже готов к чему угодно.