Тот, кто полюбит все твои трещины - Рафаэль Боб-Ваксберг

не понимаю, показывает мне какие-то таблицы и рентгеновские снимки и заканчивает все фразой:

– Как я уже сказал, операция прошла успешно.

– Но она в коме.

И он такой:

– Да.

– Если моя сестра в коме, я бы не сказал, что операция прошла особо, блядь, успешно.

А он:

– Вижу, что вы расстроены. Мы отслеживаем состояние вашей сестры и проинформируем вас, если будут…

Прямо в этот момент у него звонит телефон, и он такой:

– Извините, должен ответить. Моя дочь вот-вот узнает, в какой колледж она поступила, и это все очень волнительно. – Он берет трубку и такой: – Алло? Принстон?! Это потрясающе! – и уходит.

Я стучу в дверь, и мама просачивается в коридор.

Я такой:

– О чем ты думала, когда трубку не брала?

А она:

– Где ты был? Ты должен был быть здесь.

– О, ты думаешь, если бы я был здесь, доктора сказали бы «О, тогда давайте постараемся, чтобы она не впала в кому»? Думаешь, все из-за меня?

И она такая:

– Ты прав. Глупо с моей стороны. Наверное, хорошо, что ты так и не пришел.

А я говорю:

– Извини, мам. Окей? Ты права. Прости меня. Доктора еще что-нибудь сказали?

– Нет. Никаких новостей. Мне ничего не говорят.

– Ну, ты мне скажешь, если что-нибудь изменится, верно?

А она:

– Зайди в палату. Посиди с ней.

– Я не могу туда зайти, – говорю я. – Я не могу видеть ее в таком состоянии. Когда она проснется, я вернусь.

И мама такая:

– А что, если она больше не проснется? Что, если она умрет?

И я такой:

– Ну, если она умрет, тогда неважно, увижу я ее сейчас или когда она умрет, правильно?

И мама такая:

– Да что с тобой?

И я такой:

– Мне нужно вернуться на работу, мам.

Я пытаюсь тайком проскользнуть обратно в парк, но мистер Гупта меня замечает.

– Где тебя носило? – говорит он.

И я такой:

– Извините, моя сестра…

И он такой:

– Это не лучший день для этого, ты понимаешь? Вадж’ма Мадж’вхта все еще не могут найти, сейчас очень неподходящее время, я не хочу, чтобы всем казалось, что я не могу уследить за своими президентами.

И я говорю:

– Послушайте, особенность Вадж’ма в том, что он трехметровый клон-мутант, сшитый из разных президентов. У меня есть ощущение, что он вернется. Может, нам всем не стоит так сильно паниковать. Это не вопрос жизни и смерти.

– Это именно что вопрос жизни и смерти, – говорит мистер Гупта. – Меня из-за этого уволят. Я все вложил в этот парк. У меня семья. Ты должен это понимать. Если ты что-то знаешь, хоть что-нибудь, пожалуйста, скажи мне.

И я такой:

– Слушай, мужик, никто мне здесь ничего не рассказывает.

Я едва успеваю вернуться на свою позицию у Моста в Светлое Будущее, как вижу чувака с незнакомой гигантской головой на другом конце реки, жестом призывающего меня подойти поближе.

Вероятно, это Эл Гор.

Я отвечаю жестами: «Кто, я?»

И он отвечает жестами, типа: «Да, подойди сюда».

Я спешу к нему и думаю: «Блядь, теперь мне надо отвечать на кучу вопросов полиции, и это, возможно, попадет в какое-нибудь досье – моя мама отложит кирпичей, когда узнает. Может, из-за этого мне придется позвонить юристу, но ведь я не знаю никаких юристов, и я определенно не на это подписывался, когда подавал заявку на должность президента».

Но Эл Гор ничего не говорит. Вместо этого он жестом показывает, что я должен следовать за ним. Он ведет меня к Панамскому Каналу, крытому водному аттракциону – мы закрыли его пять лет назад из-за того, что некоторые роботы-персонажи оказались неуместными с этической точки зрения.

Мы проходим через черный вход, и я различаю там силуэт спящего Вадж’ма Мадж’вхта, приютившегося в кустарнике, и слышу, как он бормочет во сне:

– Двойственность… Бататы…

Я поворачиваюсь к Элу Гору и такой:

– Слушай, чувак, не знаю, как он здесь оказался, но я не имею к этому отношения.

Эл Гор снимает свою гигантскую голову. Это Эмика.

– Какого хуя? Почему ты мне написала, что не знаешь, где он?

Эмика такая:

– Ты не думаешь, что они отслеживают нашу переписку?

– Слушай, это полное дерьмище. Вадж’м – крайне ценная собственность компании.

– Он не собственность, ясно? Нельзя владеть человеком!

Я взрываюсь:

– При этом большинство Вадж’ма владело людьми!

Она закатывает глаза и говорит:

– Это было лет двести назад.

А я говорю:

– Здесь повсюду камеры. У нас обоих будет супердохуя проблем, типа, с секунды на секунду.

Эмика качает головой:

– Эти штуки не работают; их повесили, чтобы пугать народ.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что я была в кабинете охраны! Единственные мониторы, которые у них есть, подключены к камерам на входе и выходе из парка, поэтому мы так и не ушли.

– Еще не поздно, – начинаю я. – Если ты признаешься Гупте сейчас, если именно он вернет Вадж’ма ребятам из «ФилдингКорп»…

И Эмика кричит:

– Вадж’м не вернется в «ФилдингКорп»!

И Вадж’м пробуждается от сна и рычит своим могучим ревом.

И я такой:

– Эй, ш-ш-ш, будь, блядь, потише. Как думаешь, как долго у тебя получится здесь его тайно держать?

А Эмика:

– Ну, я надеялась, что ты сможешь мне помочь. У тебя есть фургон, верно?

А я:

– Нет, у меня нет фургона.

А она:

– Я была уверена, что у тебя есть фургон.

А я:

– Нет, я езжу на автобусе.

А она:

– Почему я думала, что у тебя есть фургон?

А я:

– Я вообще не понимаю, почему ты думаешь то, что думаешь! – Но потом я вспоминаю и сразу же ненавижу себя за то, что говорю это вслух: – У Гаррисона есть фургон.

Глаза Эмики расширяются:

– У какого Гаррисона?

– У Бенджамина Гаррисона. Он там держит свою секс-куклу.

И она такая:

– О боже, ты поговоришь с ним? Мне нужен фургон.

– Почему бы тебе самой с ним не поговорить?

– Я с ним не дружу так, как ты! Пожалуйста, президент Артур! Ты поговоришь с Бенджамином Гаррисоном ради меня?

Мне это никогда раньше не приходило в голову, но, мне кажется, Эмика даже не знает моего настоящего имени.

И я говорю:

– Ага, я сведу тебя с Гаррисоном, но больше не вмешивай меня в это, ладно? Я не хочу иметь ничего общего с твоими планами, я не хочу о них знать и не собираюсь в них участвовать, окей?

И она говорит:

– Ага, просто помоги мне достать фургон, и я больше никогда тебя не побеспокою.

Поэтому я говорю с Гаррисоном,