Свет мой, зеркальце - Генри Лайон Олди

— Ты хоть что-нибудь поняла? — спросил Ямщик, не оборачиваясь.

Он уже знал, что отражение в Веркином зеркальце в данный момент ведет себя, как хочет, не подчиняясь законам физики и логики. Может, стоѝт у окна, а может, сидит на диване — или полностью соответствует позе и движениям самой Веры, как и подобает хорошему отражению. Впрочем, стоило Ямщику сосредоточиться на Вере, пристально взглянуть на нее во время разговора, поставить ребром задачу добиться от девочки ответа или проявить отношение к происходящему иным способом — отражение тут же начинало копировать его действия, не выходя за границы зеркальца.

В квартире они были одни, не считая Арлекина. Родители Веры разъехались с утра: отец — в банк, на заседание наблюдательного совета, мать — в миграционный центр, подать документы на оформление нового загранпаспорта. Домработница Поля — при виде ее Ямщик напевал на известный мотив композитора Книппера: «Полюшка-Поля, Полюшка широка Поля…» — обещала вот-вот вернуться из супермаркета с багажником, доверху полным съестного. Закупалась Поля на две-три недели вперед, в средствах не стеснялась и по возвращении давала таксисту солидные чаевые, чтобы тот занес пакеты в дом. Оставлять Веру без присмотра никто не боялся — свою самостоятельность девочка успела доказать словом и делом. Туалет, кровать, диван, кресло перед компьютерным столом — при необходимости Вера с ловкостью обезьянки выбиралась из верного «байка» и забиралась обратно. Смотреть на это Ямщик не любил: отворачивался. Помочь он не мог, комментировать не хотел и вообще чувствовал гаденькое смущение — будто за раздеванием «лолитки» подглядывал.

В школе Вера тоже справлялась, как писали в старых книгах, «на ять», верховодя одноклассниками со сноровкой урожденного тирана. Сегодня, правда, ее оставили дома — кашель, насморк, ну ее, эту школу. На почве образования у Ямщика с Верой случился первый серьезный конфликт. В начале декабря Вера заявила: «Свет мой, зеркальце…» — и потребовала решить задачу на неправильные дроби. Понимая, что поступает антипедагогично, Ямщик дал ей верный ответ — не мог не дать! — и способ решения продиктовал, но потом пригрозил, что еще один такой случай, и он обо всем расскажет Елене Анатольевне, строгой математичке.

— Да ну! — усомнилась Вера. — Как ты ей расскажешь?

— А что, — в свою очередь спросил Ямщик, — думаешь, Елена Анатольевна никогда в зеркало не смотрится?

Он блефовал и сорвал банк: Вера, оправдывая имя, поверила. На Ямщика обрушился град обвинений в предательстве: «Ты чье отражение? Ты же мое отражение!» — но задачи Верунчик отныне решала сама, не прибегая к зеркальным шпаргалкам, и природоведение учила сама, и информатику тоже.

— Ну? — повторил Ямщик, барабаня пальцами по подоконнику. — Поняла хоть что-нибудь? Я имею в виду, кроме инцеста?

— Все я поняла!

Кажется, Вера обиделась.

— И о чем книжка?

— О гвозде!

— О гвозде? — опешил Ямщик. — Каком еще гвозде?!

— Стишок знаешь? «Потому что в кузнице не было гвоздя!» Вот и здесь: Гарри Поттер… Ну хорошо, хорошо, Барри Фейра… Фейбра…

— Барри Фейрбразер.

— Ага, точно. Он и был гвоздь. На нем всё держалось, а как он выпал, так всё посыпалось. Хорошие люди испортились, плохие стали еще хуже… Ты сама представь: висит на стене картина, а гвоздь раз — и выпал. Бац! Стекло вдребезги, рамка поломалась, в картине дырка…

М-да, отметил Ямщик. А ведь она поняла. Она поняла больше, чем тьма экспертов, заваливших интернет кучей дурнопахнущих мнений. Прости, Верунчик, я тебя недооценил. Черт с ней, с математикой, с дробями! Гвозди — вот в чем сила. Зря, что ли, фамилия Фейрбразер означает Честный Братец?

— Ты, кстати, заметила, — Вера сменила тему. Мотнула головой так, чтобы челка упала наискось, кончиками пальцев тронула высоко, не по-детски подбритый затылок, — что я постриглась?

— Заметила, — буркнул Ямщик.

— Точно?

— Ну еще бы я не заметила!

Вера звонко рассмеялась, хлопнув себя ладонью по лбу. «Ну да, — читалось в ее жесте. — Какая же я дуреха! Еще бы ты — и не заметила!» Ямщик вздохнул: он успел привыкнуть к тому, что Вера именует его в женском роде — а как девочка должна воспринимать собственное отражение? — но отвечать в женском роде на вопросы ему было тяжко. Временами он ошибался, по привычке используя мужские глаголы, что приводило Веру в бурный восторг; временами подумывал категорически вернуть себе мужское достоинство, и будь что будет, хоть с глаголами, хоть без, но боялся последствий. Следом за демонстрацией мужества вполне мог последовать вопрос «почему?», подкрепленный максимой «да всю правду…», а Ямщик был не готов выкладывать Верунчику свою трудную биографию.

— Прическа, — напомнила Вера. — Как тебе?

— Всю правду? — ехидно осведомился Ямщик.

— Что?

— Всю правду докладывать? Или сделать тебе приятно?

— Приятно!

— Мне нравится. Так ты выглядишь старше.

— Старше, и всё?

— И умнее, чем есть на самом деле. Хорошая прическа, полезная.

— Ты язва! Язва двенадцатипервой кишки!

— Двенадцатиперстной. Перст — это палец, если по-древнему. Запомнила?

— Ты кишка! Кишка с пальцами! С двенадцатью!

У стены, дальней от входа, мерцал фальш-камин. В нише, декорированной «под старину», мрамором и изразцами, билось пламя, которое не было пламенем. Отсветы его гуляли по черному полю — экрану домашнего кинотеатра. Дразня Ямщика, Вера хохотала, как умеют лишь дети, и казалось, что смеется ложный огонь, делаясь настоящим.

Слушая заливистый девчоночий смех, Ямщик глядел в окно. Снаружи валил снег: машины, припаркованные у обочины, он превращал в сугробы, а деревья — в иллюстрации Бёрдсли, мастерски играющие с черными и белыми пятнами силуэтов. Зажглись фонари, их желтый свет ложился на графику января случайными мазками, нарушая гармонию. Зима в этом году выдалась — Ямщик втайне извинился за тавтологию — на удивление зимняя. Больших холодов не грянуло, как и внезапных оттепелей, народ щеголял в чем придется: кто в дубленках, кто в осенних куртках, многие без шапок. Шубы скучали в сумраке платяных шкафов, дожидаясь следующего сезона. Еще вчера, нет, позавчера, на дворе подтаяло и сразу, без предупреждения, ударило морозцем: ветки лип, кленов и тополей сковало панцирем, тончайшим и хрупким, будто яичная скорлупа. В присутствии Веры, когда девочка в руках держала зеркальце, мир делался для Ямщика исключительно плотским, вещественным, детальным. Он сказал бы — обычным, из прежней жизни — и солгал бы. Раньше Ямщик принимал бытовую оформленность мироздания, как факт, не заслуживающий особого внимания. Сейчас же он, пожалуй, согласился бы продать душу, лишь бы вернуться обратно, оказаться по ту, правильную сторону зеркала. С двойником — Ямщик пару-тройку раз забегал домой, сам не зная, зачем — все получалось иначе. Присутствие двойника не влияло на зазеркалье, не превращало кисель в асфальт, а тени в ступени. Разгадка тут, наверное, крылась в характере связи, разной для пары Ямщик-Вера и пары Ямщик-двойник, но Ямщику меньше всего хотелось выдвигать гипотезы и выстраивать теории. Жизнь в городе, зависящем от качества отражений, в городе, где логика была не царицей, а мальчиком на побегушках, перекроила Ямщика на особый лад, и он принимал изменения без ропота.