Свет мой, зеркальце - Генри Лайон Олди

— Я еврей, — обиделся Ямщик. — По маме.

— Жид! — загалдела шайка.

— Жидяра!

— Жидовская морда!

— Цыц! — гаркнул на них вожак. — Развели мне антисемитизм!

— По веревочке бежит!.. — не удержавшись, пискнул самый мелкий, огреб подзатыльник и виновато развел ручками: — А что? Я вот люблю евреев, они потешные…

Ямщик озлился:

— Иди ты к черту!

— Хотелось бы, — вожак вздохнул. На левый его глаз навернулась слеза: крупная, блестящая. Правый глаз остался сухим. — Очень, знаешь ли, хотелось бы. Осталось выяснить, как это сделать. Не подскажешь, а?

— Я в бесов не верю, — на всякий случай предупредил Ямщик. — И не надейся.

Вожак присел на корточки:

— Я тебе что, Иисус на дороге в Дамаск? — враскоряку он был похож на жабу. На умную, деловитую, плотоядную жабу за миг до прыжка. — Уверовать в меня предлагаю? Тоже мне, фарисей Савл нашелся… Не верь, твои проблемы. А вот Зинка твоя поверила, не побрезговала. Бабы, они сердцем чуют, особенно покойницы. Видал, как она от нас шарахается? Скажи ей, пусть не боится, не тронем. Нам ее отсюда волочь некуда, нам бы самим выбраться, и ладушки…

— Не тронем! — поддержала шайка.

— Ни-ни!

— Ни пальцем!

— Нам бы самим…

— Сами мы не местные!..

— Домой хочу! К мамочке…

— …к бабушке!..

— Цыц! — вожак плюнул в мелкого окурком. — Нет, ты видел, с кем приходится работать? Шушера, слякоть, чуть что, в рёв…

Ямщик прижался спиной к стене. Бесы вели себя дружелюбно, вожак даже набивался, судя по всему, в приятели, но Ямщик хорошо знал, чем заканчиваются сделки с этим племенем. Знал он это из книг, собственного опыта не имел и приобретать не собирался.

«К тебе, кстати, эти уже подкатывали? С деловым предложением? — напомнила вчерашняя Дашка: не вечерняя, из парикмахерской, а дневная, от кондитерской. — Если подкатят, гони в шею. Кинут, я по ихним рожам вижу, что кинут. Лучше сам вылезай, своими силами…»

— Я с тобой работать не буду, — предупредил он.

Сперва Ямщик хотел сказать «с вами», но подумал, что вожак примет это на свой счет — и решил не баловать жабу лишним уважением.

— Ой!

Вожак с озабоченностью глянул на небо, потер нос, словно на него упала капля. Дождь, подумал Ямщик. Надо бежать, да побыстрее. Он запрокинул голову, рискуя подставлить лицо каплям, и выяснил, что дождя нет и не предвидится.

Шайка зашлась диким хохотом:

— Трус!

— Трусло!

— Боягуз!

— Ватные коленки!

— Цыц! — гаркнул на них Ямщик.

Как ни странно, помогло. Видимо, на «цыц» у бесов был рефлекс. Вожак — единственный, кто не смеялся — оттопырил большой палец: мол, одобряю, быстро учишься. Когда самый мелкий бесенок, передразнивая вожака, тоже оттопырил палец, но не большой, а средний, вожак прямо с корточек прыгнул на дуралея.

— Не буду! — брызжа кровью из разбитого носа, мелкий кубарем покатился прочь. — Я больше не буду!

По детской площадке, оседлав трехколесный велосипед, медленно ездил щекастый бутуз, похожий на хомяка-мутанта. Его конвоировала бдительная мамаша, не прекращая трындеть по мобильнику. Сгребала листья в кучу старуха-дворничиха. Оранжевая жилетка, надетая поверх теплой куртки до колен, превращала дворничиху в аттракцион, в еще одну ярко раскрашенную горку, пирамидку, рукоход. У гаража профессор Кропоткин, однофамилец знаменитого анархиста, копался в потрохах древней «Волги». Помощи ждать было неоткуда. Соберись во дворе батальон полиции и взвод спецназа в придачу, помощи ждать было неоткуда.

И все-таки он не удержался:

— Как вы здесь оказались?

— Любопытство, — вожак прикурил от зажигалки новую папиросу. — Окуня ловят на блесну, леща на кукурузу, плотву на червячка. Таких, как ты, ловят на любопытство. Видишь, а? Нет, ты видишь?

— Что?

— Ты видишь, как я открываю карты? Я играю честно: сам тебя покупаю, сам говорю, где объегорил. Еврей, говоришь? По маме? А про десятника слыхал?

— Про какого десятника?

— Ну, болтают, что бог, — слово «бог» вожак произнес через губу, сглотнув гласную. Вышло что-то вроде «б-г», или даже «пх-х», — у девяти евреев всю глупость забирает и отдает десятому. Оттого евреи умные, но уж если дураки, то клинические, со справкой. Так и у нас в легионе. Только у этих, — он кивнул на шайку, и бесы угодливо захихикали, — весь ум забрали, и не пх-х-х, а наоборот. У них забрали, мне отдали. Поэтому я думаю, а они делают. И беда, если они первые.

— Почему? — не понял Ямщик.

— Они тебе наделают! А я после их художеств думаю, думаю, и кроме массовых расстрелов ничего в голову не лезет. Хочешь знать, как мы тут прописались?

Ямщик кивнул. Сам большой любитель резко сменить тему разговора, он не поспевал за разворотами вожака.

— Изгнали нас, — вожак желтым ногтем почесал рябушки на щеке. Звук был, как ножом по стеклу. — Изыди, значит, и ногой под зад. Ни тебе здрасте, ни тебе до свиданья…

— Изгнали? Откуда?

— Из рая! — лицо вожака налилось дурной кровью. Пальцы сжались в кулаки, и Ямщик уже ясно представил, как такой кулак сворачивает ему челюсть. — Яблоню мы у них обнесли, вот нас сторож и выпер! Ты что, братишка, совсем мозго̀й поехал? Откуда бесов изгоняют? «Когда же вышел Он на берег, встретил Его один человек…»

— Человек! — подхватила шайка.

— Один! И звучит гордо!

— А по Матфею два! Два бесноватых!

— А по Луке один!

— И по Марку один!

— Человек из города!..

— Одержимый бесами с давнего времени…

— И живший не в доме, а в гробах!

— В гробах!

— В гробу мы его видели!

— Цыц! — заткнув спорщикам рты, вожак с укоризной погрозил Ямщику: — Не в курсе? А еще интеллигентный человек, из города! Не в гробу живешь, в лицее! Рогатку вон какую отхватил…

— Я фильм помню, — Ямщик поймал себя на том, что оправдывается. — «Экзорцист», семьдесят третьего года.

— Фильм он помнит!

— И «Обряд», две тыщи одиннадцатого, с Хопкинсом…

— Хопкинса он помнит! Ты мне еще сериал вспомни, с Альфонсо Эррерой!..

— А ты мне баки не забивай! — Ямщик шагнул вперед, навис над вожаком. — Изгнали тебя, да? В зазеркалье, да? Ты кому лапшу на уши вешаешь? Вас в ад изгоняют, ну, в свиней, на худой конец… Где тут ад? Где тут свиньи?!

— Со свиньями тут все в порядке, — буркнул вожак. — Наплюют в душу, а ты утирайся…