Частичка тебя. Мое счастье - Джина Шэй

Мозг повыносит, условий наставит, но сейчас… Я уже почти готова сама принять те условия.

Уволиться? Да без проблем.

Не общаться с Ольшанским? С превеликим удовольствием!

А потом Ник снова касается моей руки и у меня снова сводит душу острой судорогой.

Потому что он весь – как из раскаленного железа сейчас. И всякое его прикосновение – до костей прожигает. Только боль и несет.

– Боже, как же я тебя ненавижу, – тихо шепчу, – и вот как у тебя так получается, даже себе врать в таких вопросах.

Вырываю руку. Отхожу к окну. Вообще – это какая-то моя самая любимая точка дислокации. Можно стоять, тупить в стекло, чувствовать себя шестнадцатилетней ванилькой. Как та истеричная дурочка, что сейчас бьется внутри меня, требуя невесть чего.

Снова шаги за спиной.

Снова эта сволочь рядом.

Опускает ладони на плечи, так, будто право имеет. Прислоняется лбом к моему затылку. Дышит. А у меня – сил нет даже на то, чтобы локтем ему в печень двинуть.

Устала бесконечно.

– Я помню твой первый день в “Рафарме”, – он шепчет, не отодвигаясь, – как сейчас помню, синее платье, серый жакет, тонкие пальцы, а в глазах – бездна. Такая темная, холодная. Будто ты сама себе поблажек не делаешь, и с другими будет тот же разговор. И мне до смерти захотелось увидеть, как ты улыбаешься. Становятся ли твои глаза теплее?

– И как? Становятся? – сама удивилась, что слышу свой бесцветный голос. Не хотела с ним говорить.

Уйти – это да. Только что-то у моего мозга и моих ног никак не получается договориться.

– Но доли секунд бывало. В какой-то момент я ставил себе за цель – чтобы как можно больше бывало таких секунд за вечер. Иногда ты даже забывалась и до самой ночи улыбалась.

– Это потому, что я в тебя была по уши влюблена, болван, – устало выделяю слово “была”, – а ты – травил меня Юлями, Виками, Маринами, Ксюшами. И чего сейчас от меня хочешь?

– Чего хочу? Тебя хочу, – он фыркает как-то даже саркастично, – знаю, что все я с тобой продолбал, все, что только можно. Но так хочу – все поджилки сводит.

– Ничего, – морщусь раздраженно, – подожди, там Артем Валерьевич угрожал нам новой сотрудницей. Она придет, стрельнет в твою сторону глазками, и все, хотеть ты будешь уже её. В долговечности твоих желаний в мой адрес я вполне обоснованно сомневаюсь. Да и в их существование тоже не особо верю.

– Дурочка, – с какой-то убийственной нежностью выдыхает Ольшанский. Пальцами мне по спине проводит – жар сквозь ткань до кожи добирается.

Сил нет даже обижаться на это все. Только охреневать.

Такой странный он сегодня, как будто совершенно чокнулся.

И охренел – бесконечно. Потому что так по-свойски касается меня, целует, будто и правда право имеет.

И самое ужасное – я ничего с этим не делаю. Не отстраиваю границ, не устанавливаю дистанцию. Хотя…

Десять раз уже пробовала, он же ничего не слышит…

– Можно отвезти тебя домой? – спрашивает тихо. – Могу поклясться, что буду вести себя прилично.

– И я после сегодняшнего должна тебе верить? – язвительно подталкиваю его локтем, надеясь, что он хоть чуть-чуть отодвинется. Мечты-мечты. – Нет уж, обойдусь, – решительно болтаю головой.

– Ну пожалуйста, Энджи, – шепчет, ближе склоняясь к моему уху, – я сейчас в таком состоянии, что ты меня в дверь – я в окно полезу. Просто от отчаяния. Не могу больше смотреть на твою жизнь со стороны. Позволь мне хоть что-то.

– Не хочу, – упрямо поджимаю губы. Чувствую себя козой. Как тетка говорит. Фыркаю, ощущая легкий прилив сил.

– Как же хочется тебя сейчас целовать. Вот прямо сейчас, когда ты ерепенишься – хочется особенно сильно.

– Ну рискни, – шиплю сквозь зубы, – если лишние части тела завелись.

– В этом случае ты точно не согласишься, чтобы я подвез тебя домой, – Ольшанский покачивает головой, – а вот это мне действительно не улыбается. Лучше давай все-таки отвезу.

Вот ведь…

Ни за что бы не подумала, что он так обострится!

Уехать, конечно, можно, но что-то я сомневаюсь, что это избавит меня от Ольшанского как от явления. Даже наоборот. Как-то так выходит, что чем больше я отталкиваю его от себя – тем настырнее он ломится в мои ворота.

И…

А почему бы мне не развлечься за этот счет, кстати?

– Ладно, подвези, – киваю милостиво, но тут же добавляю с ехидной улыбочкой, – только я на заднем сидении поеду. Во избежание.

Недоверчиво смотрит на меня, будто сам не верит, что я согласилась.

Ну и правильно делает, что сомневается.

Конечно, я ему не верю.

Он в очередной раз себя убедил, что питает чувства, только на этот раз не к Юле, а ко мне.

Но я ведь смотрела на это все. Хотела для себя. И сейчас есть прекрасный шанс получить это все, на голубом блюдечке, с золотой каемочкой. При этом подпускать его к себе хоть на пушечный выстрел я не собираюсь. А вот удовлетворить мстительную гадюку внутри – о да.

Поматросить и бросить. Чудесная мысль. И чего я сразу не догадалась это сделать?!

Телефон на моем столе вибрирует как всегда. По Ольшанскому можно время подводить. Занят он, не занят. В клубе он сегодня был, или нет, но в семь пятнадцать телефон на моем столе начинает страстно подпрыгивать.

Я не тороплюсь, допиваю чай, не без удовольствия поглядывая в окно.

Стоит там, на парковочке, прямо напротив моего кабинета. Как нарочно именно для меня встает, чтобы я понаслаждалась его муками.

Весь из себя, в темном пальто, с телефоном у уха, без шапки на безмозглой голове.

– Ну? – с третьего его прозвона удосуживаюсь поднять трубку. – Чего вам надо, господин директор? Рабочее время, если что – кончилось. Отчет я вам прислала.

– Энджи, ты ведь знаешь, что я тебя уже жду, – с той стороны трубки само терпение, может, только самую малость укоризненное.

– Вы не мой водитель, Николай Андреевич.

– Твой водитель уже уехал. А я не уехал. И буду ждать тебя, сколько потребуется.

Я еще пару минут ехидно изливаюсь на тему того, как покараю уехавшего водителя, потом все-таки неохотно поднимаюсь со стула.

Как бы то ни было – ехать-то мне надо.

И я еще Ольшанскому не весь мозг вынесла, а нужно успеть до его отъезда в Японию сделать план-максимум. Чтоб новой девочке – какой-нибудь смазливой японочке – он уже достался таким, какого мне не жалко будет дарить. Обескровленным и можно совершенно мертвым.

Одеваюсь без спешки, даже слегка заторможенно – втайне надеюсь, что какой-нибудь сквозняк все-таки отморозит Ольшанскому что-нибудь пониже пояса. Ну, я ж говорила – мне для смазливой японочки ничего не жалко.