Золотая пыль (сборник) - Генри Мерримен

На рассвете Луи был уже в госпитале Святого Василия. Этот госпиталь учредил герцог де Бассано по приказу Наполеона. Когда русские вошли в Вильну после отступления остатков сброда Мюрата, они нашли мертвых и умирающих на улицах и на рыночной площади. Некоторые развели костры и легли вокруг них, чтобы… умереть. Другие бродили без пищи, без топлива, почти без одежды. Многие были босы. Все – как офицеры, так и солдаты – кутались в лохмотья. Жалкое то было зрелище, и половина этих людей утратила человеческий облик. Некоторые пытались есть свое собственное тело. Многие ослепли, онемели и оглохли. Почти все были обезображены язвами – результат отморожения, цинги, гангрены.

Казаки, как они ни были возбуждены охотой за людьми, стояли на улицах Вильны, пораженные ужасом.

Когда прибыл император Александр, он прежде всего приказал очистить улицы и поместить этих жалких людей под крышу. Не могло быть еще и речи о помощи. Не было даже возможности всех их накормить. Их только могли спасти от холода.

Прежде всего подумали, конечно, о госпиталях. И когда заглянули в них, то увидели там склад мертвых тел. Мертвые могли ждать, надо было разместить живых.

Итак, мертвые терпеливо ждали, но вот настала и их очередь в госпитале Святого Василия, куда Луи явился на рассвете.

– Ищете кого-нибудь? – спросил человек в мундире, находившийся внутри госпиталя: он поспешно сбежал с его ступенек.

– Да.

– Подождите здесь.

Луи заглянул в госпиталь и последовал совету доктора. Мертвых складывали в коридорах, как тюки в кладовой.

По-видимому, была сделана некоторая попытка очистить палаты, но те, на ком лежала эта обязанность, смогли только вытащить тела в коридор.

Солдаты принялись за работу в нижнем коридоре. Начали подъезжать телеги. Офицер, откомандированный на эту ужасную работу, поспешно вошел, куря папиросу и высоко подняв меховой воротник. Он посмотрел на Луи и поклонился ему.

– Ищете кого-нибудь? – спросил он.

– Да.

– Так постойте возле меня. Мне поручено вести счет. Говорят, что тут восемь тысяч мертвецов. Их пронесут мимо нас к телегам. Возьмите папироску.

Тяжело разговаривать, когда термометр показывает двадцать градусов мороза, ибо коченеют губы. Да, может быть, ни тот, ни другой не были расположены заводить знакомство.

Они стояли рядом, не говоря ни слова и яростно топая ногами. Раза два Луи делал шаг вперед, и по знаку офицера солдаты останавливались. Но Луи отрицательно качал головой, и они шли дальше. В полдень офицер сменился, и его место занял другой, который натянуто поклонился Луи и не обращал больше на него внимания. Ибо война или ожесточает, или смягчает. После нее человек никогда не станет таким, каким был прежде.

Работа продолжалась весь день. Часами тянулась в безмолвии эта процессия изможденных мертвецов. По приглашению фельдфебеля Луи поел супа и хлеба за солдатским столом. Русские, смеясь, извинились за качество провизии.

Под вечер вернулся на работу тот офицер, который дежурил с утра.

– Еще не нашли? – спросил он, предлагая Луи очередную папиросу.

– Еще нет, – ответил Луи, но, говоря это, он подался вперед и знаком остановил солдат. Он всмотрелся в лицо очередного мертвеца и отвел его спутанные волосы и бороду.

– Это и есть ваш друг? – спросил офицер.

– Да.

То был Шарль, изменившийся почти до неузнаваемости. Изможденный, почерневший от голода и холода.

– Доктор говорит, что этот умер месяца два тому назад, – отозвался первый солдат.

– Я рад, что вы его нашли, – сказал офицер, делая знак своим людям, чтобы они шли дальше со своей ношей. – Лучше знать наверняка, не правда ли?

– Да, – тихо ответил Луи. – Лучше знать наверняка.

И что-то в его голосе заставило русского офицера обернуться и посмотреть ему вслед.

Луи медленно, едва переставляя ноги, двинулся прочь от госпиталя, думая о том, что же он скажет Дезирэ.

– О да, – говорил Барлаш, – легче умереть, ведь вы об этом думаете. Легче умереть.

Дезирэ не отвечала. Она сидела в маленькой кухне: у них не осталось больше топлива, и они жгли мебель. Отца схоронили неделю тому назад. Осада становилась тяжелее прежнего. Нечего было есть, нечего было делать, не с кем было говорить. Друзья Себастьяна не смели близко подходить к его дому. Дезирэ осталась одна в этом безнадежном мире с Барлашом, который отправился теперь на работу в одну из траншей близ реки. Он уходил из дома утром и возвращался только к ночи. Барлаш только вошел, и Дезирэ увидела при свете единственной свечи его серое и угрюмое лицо, с глубокими морщинами у глаз и подбородка. Лицо самой Дезирэ тоже утратило цветущий вид.

Барлаш посмотрел на нее и закусил губу. Он ничего не принес с собой. Одно время ему удавалось приносить что-нибудь каждый день: цыпленка, репу или несколько морковок. Но сегодня ничего не было. И он совсем устал. Однако же он не сел, а стоя тер свои пальцы, стараясь восстановить кровообращение. Барлаш подвинул свечу на столе, чтобы ярче осветить лицо Дезирэ.

– Да, – сказал он. – Это часто так бывает. Я видел это десять раз в своей жизни. Когда бывает легче сесть и умереть. Ба! Прекрасное дело… отважное дело… сесть и умереть!

– Я не собираюсь умирать, вы ошибаетесь, – возразила Дезирэ со смехом, в котором не было никакого веселья.

– Но вам хотелось бы этого. Слушайте. Важно не то, что вы чувствуете, а то, что вы делаете. Помните об этом.

В голосе Барлаша появилась необычайная сила.

За последнее время, после смерти Себастьяна, Барлаш как будто стал жертвой уныния, которое неизбежно появляется в тюремных стенах или в осажденном городе. Это нечто вроде молчаливой скорби души об утраченной свободе. Данциг легко поддался ему. Это уныние скоро распространилось и на солдат, отстаивавших прусский город для французского императора, который как будто позабыл о них.

Но сегодня вечером Барлаш казался более энергичным. Он не положил на стол ничего для пустой кладовой, а между тем вел себя как человек, приготовивший сюрприз и ожидающий обратного эффекта. Он беспокойно переступал с ноги на ногу и тер свои корявые пальцы, бросая на Дезирэ косые взгляды.

– В чем дело? – внезапно спросила она, и Барлаш вздрогнул, точно его уличили в обмане.

Он торопливо подошел к тлеющему огню и стал греть руки.

– Сегодня очень холодно, – ответил он с той преувеличенной развязностью, под которой простые люди пытаются скрыть неловкость. – Скажите мне, mademoiselle, что у нас сегодня на ужин? Я хочу стряпать сам. Мы будем пировать. Там есть кусок говядины для вас, и я знаю способ сделать ее аппетитной. Для меня найдется порция конины. Лошадь – друг человека.