Глаз бури - Тэд Уильямс

— Но я надеюсь, что сами вы не будете сражаться, — сказал большой человек, и в первый раз истинная озабоченность прозвучала в его голосе. — Под вашим началом сотни, нет, тысячи людей — нет, душ, — и их благополучие ваша забота. Ветер носит семена катастрофы, и Мать Церковь ответственна за то, чтобы они не пали на удобренную почву.

Леобардис грустно покачал головой, когда маленький паж застенчиво подал ему золотой шлем с гребнем из выкрашенного в синий цвет конского хвоста.

— Почва уже удобрена, Веллигис, и катастрофа уже грядет — простите мне заимствование ваших поэтических слов. Наша задача — отрезать ее еще не раскрывшийся цветок. Пойдем. — Герцог погладил жирную руку эскритора. — Нам пора в лодку. Пойдем со мной.

— Конечно, мой дорогой герцог, конечно. — Веллигис слегка повернулся боком, протискиваясь через узкую дверь. — Надеюсь, вы простите меня, если я пока не последую за вами на берег? Я уже не так твердо стою на ногах, как прежде. Боюсь, что я делаюсь стар.

— Ах, но ваше красноречие не утратило своей силы, — ответил Леобардис, когда они медленно двигались по палубе. Маленькая фигурка в черном одеянии пересекла им путь, на минуту задержавшись, чтобы кивнуть, сложив руки на груди. Эскритор нахмурился, но герцог Леобардис с улыбкой кивнул в ответ.

— Нин Рейсу много лет плавает на "Сокровище Эметтина", — сказал он. — Она лучший вахтенный из всех, которые когда-либо у меня были. Я смотрю сквозь пальцы на ее педантичность — ниски в некотором роде странный народ, Веллигис, вы бы знали это, если бы чаще выходили в море. Пойдем, моя лодка здесь. — Портовый ветер синим парусом раздул плащ герцога на фоне изменчивого неба.

* * *

Леобардис увидел своего младшего сына Вареллана, ожидающего у схода на берег. Он казался слишком маленьким для своих сверкающих доспехов. В отверстии шлема виднелось его узкое озабоченное лицо, когда он обозревал марширующие по берегу наббанайские войска, как будто должен был ответить отцу за любую неряшливость или неорганизованность в рядах ругающихся солдат. Некоторые из них проталкивались мимо Вареллана, как будто он был бесполезным мальчишкой-барабанщиком, весело ругая, пару испуганных беспорядком лошадей, спрыгнувших со сходней на мелководье, утащив за собой вожатого. Сын герцога попятился от плещущего, визжащего столпотворения, наморщив лоб. Эти морщины не разгладились, даже когда он увидел сходящего с нагруженной лодки герцога и подошел к каменистому берегу южного побережья Эрнистира.

— Мой лорд, — сказал он и помедлил; герцог догадался, что сын размышляет, следует ли ему слезть с лошади и преклонить колено. Герцог сдержал раздражение. Он винил Нессаланту за робость мальчика, потому что она носилась с сыном, как пьяница с пивной кружкой, не желая признавать, что дети ее давно выросли. Конечно, он наверное и сам мог бы как-то повлиять на их воспитание. Вряд ли так необходимо было смеяться над вспыхнувшим много лет назад интересом сына к духовенству. Впрочем, все это было очень давно, и теперь уже ничто не могло изменить пути мальчика: он будет солдатом, даже если это убьет его.

— Итак, Вареллан, — сказал он и огляделся. — Что ж, сын мои, похоже, что все в порядке.

Молодой человек прекрасно видел, что его отец в таком случае или безумен, или сверхснисходителен, но все-таки сверкнул благодарной улыбкой.

— Я бы сказал, что мы успеем выгрузиться за два часа. Когда мы выходим? Сегодня?

— Проведя неделю в море? Люди убьют нас обоих и отправятся искать новый герцогский дом. Кроме того, если они захотят оборвать линию, им придется отправить на тот свет к тому же и Бенигариса. Кстати, почему твоего брата здесь нет?

Он легко говорил об этом, но на самом деле находил возмутительным отсутствие своего старшего сына. После длившихся неделями горьких споров о том, следует ли Наббану выдерживать нейтралитет, и бурной отрицательной реакции на решение Леобардиса поддержать Джошуа, Бенигарис сменил кожу, как змея, и объявил, что собирается ехать вместе со своим отцом. Герцог был уверен, что Бенигарис не мог отказаться от возможности вести в бой легионы зимородка, даже если это означало отказ от обязанности некоторое время посидеть на троне Санкеллана Магистревиса.

Неожиданно герцог понял, что слишком углубился в раздумья.

— Нет, нет, Вареллан, мы должны дать людям провести ночь в Краннире, хотя вряд ли это будет очень весело, теперь, когда наступление Лута закончилось так неудачно для севера. Где, ты сказал, Бенигарис?

Вареллан покраснел.

— Я ничего не говорил, простите, мой лорд. Он и его друг граф Аспитис Превис уехали в город.

Леобардис предпочел не заметить замешательства своего сына.

— Во имя древа, мне не казалось чрезмерно самонадеянным ожидать, что мой сын и наследник найдет время встретить меня. Ну что ж. Пойдем и посмотрим, как идут дела у наших командиров. — Он щелкнул пальцами, и оруженосец подвел позвякивающую колокольчиками сбруи лошадь.

* * *

Они нашли Милина са-Ингадариса под красно-белым знаменем его дома со знаком альбатроса. Старик, многие годы бывший заклятым врагом Леобардиса, сердечно приветствовал герцога. Некоторое время они наблюдали за тем, как Милин следит за разгрузкой двух своих последних каррак, а позже присоединились к старому графу в его полосатом шатре за бутылкой сладкого ароматного вина.

После обсуждения порядка похода — и примирившись с безуспешными попытками Вареллана принять участие в разговоре — Леобардис поблагодарил графа Милина за его гостеприимство и покинул шатер в сопровождении своего младшего сына. Взяв поводья у оруженосцев, они пошли дальше по бурлящему лагерю, нанося короткие визиты в шатры других сеньоров.

Когда они повернулись, чтобы ехать назад к берегу, герцог увидел знакомую фигуру на широкогрудом чалом боевом коне рядом с другим всадником, лениво двигающуюся по дороге из города.

Серебряные доспехи Бенигариса, его радость и гордость, были так испещрены гравировками и дорогими инкрустациями иленита, что свет не отражался в них, так что доспехи казались почти серыми. Подтянутый нагрудным панцирем, исправлявшим излишнюю грузность его фигуры, Бенигарис выглядел до мозга костей храбрым и доблестным рыцарем. Молодой Аспитис, ехавший рядом с ним, тоже был в доспехах великолепной работы: на нагрудном панцире перламутром был инкрустирован фамильный герб — скопа. На нем не было накидки или плаща, но, как и Бенигарис, он был закован в сталь с ног до головы, словно блестящий краб.

Бенигарис что-то сказал своему спутнику; Аспитис Превис засмеялся и ускакал, Бенигарис же спустился к отцу и младшему брату, хрустя по каменистому пляжу.

— Это был граф Аспитис, не правда ли? — спросил Леобардис, стараясь, чтобы в голосе не прозвучала горечь, которую он испытывал. — Разве дом Превенов враждует с нами? Почему он не считает нужным подъехать и приветствовать своего герцога?

Бенигарис наклонился в седле и похлопал по шее своего коня. Леобардис не видел, куда смотрит сын, потому что его густые темные брови были нахмурены.