Ловушка для Катрин - Жюльетта Бенцони

Наконец Катрин забылась тяжелым сном. Утром она чувствовала себя совершенно разбитой. Так долго продолжаться не может.

Внезапный приступ страсти измотал ее больше, чем длительный переезд верхом. И в довершение всего он оставил в душе уныние, печаль на сердце и этот горький вкус во рту…

Оставаться почти на три недели в обществе Жака, бороться с демонами соблазна – это было невыносимо.

«Я попрошу Жака оставить у себя Беранже и Готье, – решила она. – Сама я дождусь свадьбы в монастыре Сент-Радегонд, на другой стороне Луары. Опасность слишком велика. Нужны по меньшей мере река и стены монастыря для моей защиты. И потом, это будет более прилично. Вполне нормально, что женщина в моей ситуации удалилась от света».

Укрепившись в своем решении, она спустилась на кухню, где хлопотала госпожа Ригоберта.

Она сообщила, что мэтр Жак был вынужден с рассветом уехать в Бурж, призываемый своими делами.

– Он вас просил, милая госпожа, – добавила экономка, – считать себя хозяйкой этого дома. Все мы получили приказ слушаться вас во всем. Он надеется, что вам будет хорошо, и позволил себе увезти с собой ваших юных слуг.

– Это превосходная идея! Мальчики крутились здесь без всякого толка, не зная, что делать. Скачка по большим дорогам – лучшее, что можно придумать для них!

– Таково было и мнение мэтра. Вот письмо, которое он оставил для мадам.

В своей краткости письмо было недвусмысленно выразительным.

«Уезжаю я, Катрин. Я не способен сдержать данное вам обещание. Простите меня! Дом в вашем распоряжении. Я вернусь в день свадьбы. И только один раз, моя любовь… позволь мне сказать, что я тебя обожаю…»

Взволнованная, Катрин перечитала записку еще раз, затем встала, взяла письмо и после некоторого колебания подошла к камину и бросила в огонь.

Кусочек пергамента почернел, съежился и загорелся, распространяя запах паленой кожи. Скоро от него ничего не осталось, кроме горстки пепла.

По мере того как шли дни, город раздувался как река, в которую вливаются грозовые потоки воды. Причиной тому была задержка со свадьбой, так как те, кто приехал ко второму июня, остались, а за ними приезжали те, кто не успел к первой дате, и теперь радовались неожиданной удаче.

Все гостиницы были переполнены. Многие амбары стали приспосабливать под ночлежки. Дома для гостей при монастырях так же, как и частные жилища, были забиты до отказа. По реке и по дорогам толпами съезжались торговцы, знать из Анжу и Турени. Были даже установлены большие полевые шатры, и все луга вокруг города запестрели пурпурными, шафрановыми, ультрамариновыми или черными бутонами, а повсюду стали понемногу прорастать леса разноцветных знамен.

Появились акробаты, танцоры, певцы, канатоходцы, давая представления прямо под открытым небом. Водили медведей и показывали ученых собак, жонглеры ловко выбрасывали в черное небо огни. Они устраивались где только могли – в поле, под старым деревянным навесом на рынке, который мог дать приют на ночь.

Портовые таверны оккупировали уличные девицы. Можно было видеть, как они, прислонившись к дверям притонов, быстрым движением откидывали неплотно натянутое платье при приближении мужчин, показывая бледное тело. Их пронзительные голоса наполняли собой всю улицу, к шумному неудовольствию госпожи Ригоберты, которая с заходом солнца опускала ставни на окна магазина и закупоривала все двери, словно опасаясь, что они устроятся у нее.

В память об умершем ребенке и, может быть, желая отблагодарить своих добрых подданных в Туре за длительное ожидание, король велел объявить, что после церемонии бракосочетания отправится в аббатство Сен-Мартен, чтобы касаться золотушных[11]. И эта великая новость облетела страну с быстротой пушечного ядра, привлекая страждущих.

А Тур, который украшался цветными лентами и гирляндами, в котором возводились помосты для живых картин, без чего не мог произойти радостный въезд двора, все больше и больше стал походить на город, охваченный безумством карнавала, какой-то пляской смерти, в которую были вовлечены самая страшная нищета и вызывающая роскошь.

Катрин не выходила из дома, кроме тех случаев, когда в сопровождении госпожи Ригоберты отправлялась на заре к мессе в соседнюю часовню якобинцев. Заточив себя в четырех стенах дома Жака Кера и довольствуясь маленьким садом для прогулок.

Она считала себя изгнанницей и не хотела встречаться ни с кем, даже с лучшими друзьями. С ее стороны это не было ни неблагодарностью, ни безразличием, а простым нежеланием кого-либо компрометировать.

Катрин, находясь вне закона, не хотела подставлять своих друзей.

Каждое утро она, едва встав с постели, подбегала к окну и смотрела на главную башню замка в надежде, что сегодня на ней появится большое знамя голубого, пурпурного, белого и золотого цветов с иерусалимским крестом – знамя Иоланды, ее покровительницы. Но тщетно…

А потом внезапно все пришло в движение. За два дня до назначенного дня появился Жак во главе группы людей, нагруженных благоухающими тюками: пряностями, без которых не может обойтись ни одно уважающее себя празднество.

При виде своего друга у Катрин забилось сердце. Его бледность говорила о непрекращавшемся труде и бессонных ночах. Он улыбнулся и поцеловал ее, но его улыбка была грустнее слез, а губы холодны. С ним приехали Готье и Беранже. Восторг от путешествия был написан на их сияющих лицах и блестящих глазах.

– Госпожа Катрин! – завопил Беранже. – Мы привезли известия! Монсальви освобожден! Беро д'Апшье и его сыновей прогнали!

Владелица замка радостно вскрикнула и схватила подростка за плечи.

– Ты говоришь правду? Мой Бог! Это невероятно! Но как вы узнали?

Она трясла Беранже, как грушу, словно хотела вытрясти из него новости. Но вмешался Жак.

– Постойте! – сказал он строго. – Вы не правы, Беранже, что представляете вещи таким образом! Да, Монсальви свободен, но все не так радужно, как вы пытаетесь рассказать!

– Но и не так мрачно, как вы думаете, мэтр Кер! – возразил Готье, который был так же возбужден, как и его товарищ. – Госпожа Катрин должна сразу узнать добрую новость, что бандиты ушли, а город восстанавливается.

– От кого у вас известия? – вскричала Катрин. – Ответьте же мне наконец!

– От гонца, прибывшего в Бурж три дня назад.

– Кто его послал? Мой муж? Аббат Бернар де Кальмон?

– Ни тот, ни другой. Гонец ехал из Бургундии. Его послала ваша подруга, графиня де Шатовиллен, с письмом, которое я вам привез.

– Я не понимаю ничего из того, что вы говорите, Жак. Каким образом гонец Эрменгарды мог прибыть из Монсальви?