Отцы наши - Ребекка Уэйт

скалистыми выступами и пятнами папоротника цвета засохшей крови. Вдали виднелись изломанные холмы, закрывавшие горизонт, как горный хребет.

Какое-то время Том шел и в голове у него не было ни единой мысли. Сначала это было своего рода облегчением — не обращать внимания ни на что, кроме собственных шагов и холодного ветра, дующего в лицо, несущего сырой морской воздух, хотя моря и не было видно. Он вымотается и будет спать. Но хотя он шел энергично и быстро, беспокойство не оставило его полностью. Остров, такой безлюдный, создавал впечатление свободы и простора, заставлял думать, что можно идти и идти по нему часами, пока не упадешь от усталости, и все равно впереди будут нехоженые пути. Но это было не так. На самом деле это был маленький кусочек земли, со всех сторон окруженный морем. Не более чем большой загон, где под открытым небом ты заперт, как будто в комнате без окон. Тому пришла в голову мысль, что здесь можно сойти с ума, пытаясь просто прогуляться на просторе, но все время упираясь в бескрайнее море и небо. Он размышлял о викингах, безжалостных воинах, для которых море было не преградой, а воодушевляющим испытанием, вызовом. Но его беспокоило, что теперь он не мог сказать, восхищался ли ими в детстве за их храбрость или за их жестокость.

Он шел уже около получаса, когда заметил вдалеке перед изгибом дороги фигуру в розовой ветровке. Нет, он вообще бы не стал разговаривать ни с кем из островитян, но в первую очередь — с Фионой Маккензи. Не задумываясь о том, заметила ли его далекая фигура, он свернул с дороги и пошел направо по склону прямо к пустоши. Местность была такой неровной, с таким количеством каменистых бугров и гребней, что он скоро скрылся из виду.

И теперь, сойдя с дороги, он острее, чем раньше, ощутил странный размах этого места. Он не помещался в масштаб маленького острова. В окружении зазубренных выступов и простора пустоши можно было почувствовать себя затерянным в бескрайней горной глуши.

Ночью опять шел сильный дождь, и земля хлюпала у него под ногами. Том старался шагать по густым скоплениям желтой травы и избегать ярко-зеленых пятен, где почва была самой топкой, но все равно его ботинки скоро промокли, потому что иногда он попадал ногой в лужицы, а потом вода добралась и до носков. Он решил, что когда отойдет от дороги на безопасное расстояние, то постарается идти повыше, и направился к одному из холмов перед ним. Он теперь двигался к центру острова и подумал, что если сейчас заберет немножко левее, то пройдет через пустошь на северо-запад и в конце концов дойдет до махиря на северо-западном берегу, пересечет его и снова выйдет на дорогу.

Но он не мог идти в выбранном направлении: он дошел до ручья, преградившего ему путь, потому что вода в нем поднялась или, по крайней мере, разлилась после ночного дождя. Ручей был слишком широким, чтобы его перепрыгнуть, и слишком глубоким, чтобы перейти его вброд, не промочив по колени джинсов и ботинок (которые и так уже были мокрыми). Том свернул и некоторое время шел вдоль ручья, надеясь найти подходящее место для переправы, но хотя он следовал за его извилистым руслом двадцать минут, ручей нигде не сузился настолько, чтобы перепрыгнуть его. Не желая возвращаться по своим следам, он изменил направление и пошел к одному из выступов позади. Около вершины холма паслось небольшое стадо диких коз, которые сердито смотрели на него, пока он забирался наверх, а потом, когда он подошел поближе, с поразительной грацией разбежались. Холм был недостаточно высоким, чтобы с него можно было увидеть, как ему выйти обратно на дорогу. Они тут все такие, заключил он. Местность походила на мозаику, холмы загораживали один другой. Том видел только редких овец — пастись им здесь было особенно негде.

И все-таки он был рад, что никого здесь не может встретить, а поскольку никуда не спешил, то особенно и не возражал против того, чтобы вернуться более кружным путем, чем собирался. Он продолжал карабкаться вверх и вниз по выступам и обнаружил, что сосредоточенность, которая требуется, чтобы удержаться на мокрых камнях и не поскользнуться, на некоторое время избавляет его от всех тревог. Пройдя довольно долго, но не достигнув никакого успеха, он начал думать, что ему надо поскорее выйти на дорогу, а не то он не успеет вернуться домой засветло. Он уже не был уверен, в каком направлении надо идти, но прикинул, что, вероятно, ему следует повернуть вправо, где, по его представлениям, был запад.

Прошло еще какое-то время, прежде чем он признал, что заблудился. Это казалось невозможным — заблудиться на острове, который он когда-то так хорошо знал и на котором, в конце концов, было так мало места: только несколько миль холмов и пустоши, на которых действительно можно было бы заблудиться, — но ему это каким-то образом удалось. В центре северной части острова не было таких четких ориентиров, как на побережье. Можно было легко ходить кругами, не сознавая этого, что, как Том полагал, с ним и произошло. Особенно когда наступали сумерки, как сейчас.

Ему надо было отдохнуть и подумать, что делать дальше. Он нашел густой куст дрока на склоне одного из холмов, давший ему хоть какое-то укрытие от усиливающегося ветра; кроме того, там было не так сыро. Ногам в мокрых ботинках было очень холодно. Он съежился в своем укрытии и размышлял. Вот ведь положение.

По-настоящему он не испугался. Было еще не так холодно, чтобы ночью можно было замерзнуть насмерть, и здесь не было глубоких трясин, куда можно было провалиться. И все-таки, если он не найдет дорогу домой, ночь у него будет не из приятных. И, конечно, нет никакой надежды, что кто-нибудь поедет его искать на машине, к тому же он был слишком далеко от дороги, чтобы от этого мог быть прок.

Неважно.

Он положил руки на колени и заставил себя успокоиться. Он соберется с силами и придумает план.

Но спокойствие ума было опасным. Именно в такие моменты к нему подбиралось другое. В последние дни Том чувствовал, как к нему все приближается и приближается воспоминание о том, как он спас свою жизнь ценой жизни Никки. Теперь он ощущал, что его старший брат, навсегда оставшийся ребенком, стоит рядом. Он никогда не мог понять, почему отец пощадил его, а не Никки, который, вообще-то, был его любимчиком. Иногда Тому