Фридрих Львиный Зев верхом на шмеле - Верена Райнхардт

Брумзель поспешил заверить, что ему об этом известно и он уже весь в предвкушении.

— Ведь мне, — добавил он, — уже доводилось наслаждаться их пением при дворе.

Ангостура Штрикснер немного распушила перья.

— Да, не буду ходить вокруг да около, это не в моих правилах, — сказала она. — Именно об этом и речь: сестры хотели бы вновь дать концерт при дворе в Белоскалье. Не сомневаюсь, что вам известно: планируются ли в ближайшие месяцы какие-либо торжества, которые мои подопечные могли бы украсить своим выступлением?

— Конечно, и не одно, — не задумываясь, соврал Брумзель. — Через два месяца у нас день рождения королевы, затем день летнего солнцестояния, день Южной Стороны и, уже в сентябре, день рождения Грюндхильды Великой. Но за программу праздников отвечает обер-гофмейстер.

— Но, может быть, вы могли бы замолвить за нас словечко, когда вернетесь в Белоскалье, — не отступала Ангостура.

— Обязательно! — ответил Брумзель с такой преувеличенно радостной улыбкой, что она могла бы даже напугать.

— Простите, — вмешался Фридрих. Наверное, это было не особенно вежливо, но ему надоело, что сегодня все болтают, не обращая на него внимания. — Я не местный. Скажите, эти сестры Совини — очень знамениты, да?

Ангостура еще больше распушила перья, стараясь скрыть возмущение, но это ей не очень удалось.

— Сестры Совини — величайшие оперные певицы нашего времени, — сухо объяснила она. — В истории музыки нет ни одного произведения для голоса, которое им не под силу!

— Это при том, что средние певички и первых двух тактов «Оды к полевке» чисто спеть не могут, — важно добавил Брумзель.

— А как они исполняют арию «Кудрявый филин» из оперетты «Веселая сова»! — подхватила Ангостура. Настроение у нее как будто улучшилось от одной мысли о музыкальном удовольствии.

— Или «Погадки красавиц» из «Клювиаты»! — продолжал Брумзель. — Это, конечно, и написано было специально для трио.

— Звучит от… потрясающе, — тихо отозвался Фридрих.

— Можете сами убедиться! — с гордостью сказала Ангостура. — Приходите на концерт. Такое ни в коем случае нельзя пропустить!

— Ну, надеюсь, сестры Совини тоже развлекаются сегодня на ярмарке, — попытался поднять настроение Фридрих. — Может, мы их еще до начала концерта встретим.

Ох, не стоило этого говорить! Ангостура распушила перья еще сильнее и стала чуть ли не в два раза больше своей обычной величины.

— Вряд ли, — ледяным тоном прошипела неясыть. — Среди палаток вы их не встретите. Во-первых, они не интересуются такими посредственными развлечениями, а во-вторых, находиться среди такого огромного количества почитателей — не говоря уже о неотесанных деревенщинах — опасно для их здоровья. Пообщаться вы с ними тоже не сможете, потому что они берегут голоса и никогда не разговаривают, если этого можно избежать!

Фридрих закатил глаза: Ангостура стала казаться ему невыносимой.

— Но я могу организовать для вас встречу с сестрами после их выступления, — хитро продолжала Ангостура. — Как вы на это смотрите?

— О да, это было бы волшебно, — тут же ответил Брумзель, а Фридрих почувствовал некоторое возбуждение: он ведь еще никогда не встречал никаких знаменитостей — кроме своих родственников, конечно, но они не в счет.

— Тогда приходите после концерта за сцену, я обо всем позабочусь, — сказала Ангостура.

— А мы не помешаем? — спросил Фридрих.

— Сестры наверняка не будут возражать, если я попрошу, — важно объяснила Ангостура. — После концерта встречаемся за сценой — и не заставляйте себя ждать! — С этими словами она дважды взмахнула крыльями и взлетела. Фридриха чуть не сдуло с ветки потоком воздуха.

Наблюдая, как силуэт Ангостуры растворяется между освещенными деревьями, Фридрих обратился к Брумзелю:

— Что это за странная барышня? Считает себя очень важной, да?

Брумзель хихикнул:

— Ангостура Штрикснер — не только агент Совини, она еще их кузина. Поэтому, собственно, она и получила эту должность. И, конечно, она старается, насколько возможно, защищать и ограждать сестер-певиц. Они же нежные творческие создания и все такое. Строго говоря, именно благодаря Ангостуре Совини стали настолько знамениты. И каждый раз, надуваясь изо всех сил, она просто старается скрыть, что Совини — вообще-то маленькое семейное предприятие.

— А что, эти Совини действительно так уж хороши? — недоверчиво спросил Фридрих.

— О да, они не просто хороши, они чудесны! Подожди немного. О! А потом еще фейерверк! Вот это ночь нам предстоит! — Брумзель потер передние лапки.

— Честно говоря, оперу я не особенно люблю, — пробормотал Фридрих, топая за Брумзелем. — Там вечно кто-нибудь умирает и, умирая, еще жутко долго поет, пока окончательно не умрет. Как будто умирающим делать больше нечего!

— Ну, иногда люди умирают от затяжных болезней, — примирительно сказал Брумзель, — и тогда еще время попеть остается… Ого! Посмотри-ка! Там из арбалетов стреляют! Я тоже хочу!

В итоге Брумзель выиграл резиновую розу, а Фридрих — плюшевого тигра фиолетового цвета, размером примерно с него самого. Сначала он был раздосадован тем, что приходится таскать с собой эту штуковину (вообще-то он пытался попасть в термос); но он не знал, что тигр ему очень скоро пригодится.

Они как раз отошли от арбалетов и собирались поискать что-нибудь новое, когда раздались фанфары и вся ярмарка в одно мгновение погрузилась в тишину. Они повернули в следующий ряд шатров и тут же уткнулись в живую стену: все, кто стоял перед ними, жадно глядели вперед, туда, где палаточный переулок выходил на площадь.

Фридрих с Брумзелем, не переставая извиняться, осторожно пробирались сквозь толпу и скоро увидели то, на что остальные смотрели с таким интересом.

На большом дубе, окруженном роями светляков, располагалась сцена, обтянутая темно-синим бархатом. По сторонам горели факелы, но занавес был еще закрыт.

— Это они, — прошептал Брумзель, кивая в сторону сцены. — Совини!

Каждый клочок земли, насколько хватало глаз, был занят: зрители стояли на улицах, сидели на деревьях, на каждой ветке, на ковре изо мха и на камнях склона и даже на крышах — где только можно. Фридрих тут же положил тигра на землю, они с Брумзелем уселись на него и в итоге устроились удобнее, чем большинство зрителей.

Скоро синий бархатный занавес начал очень медленно раздвигаться. В центре сцены стояли — совсем небольшие по сравнению с этим помпезным сооружением — три совы-сипухи, опустив головы и прикрыв глаза. Цвет сцены был выбран очень удачно — темно-синий замечательно подчеркивал красоту их бело-золотого оперения. Организатор этого концерта прекрасно знал, что делает.

Как раз в тот момент, когда напряжение угрожало стать невыносимым, средняя сова открыла глаза и клюв и издала безупречно чистую высокую ноту. Не желая того, Фридрих тут же был очарован.