Легкая корона - Алиса Бяльская

— Ты меня пугаешь.

— Конечно, я не сумасшедший, вот так с бухты-барахты жениться. Ты мне нравишься, но это не любовь с первого взгляда, я в такие глупости не верю.

— Ну, еще бы, ты же зубной техник, а вы люди практического склада.

— Правильно, — он моей иронии не понял. — Я бы начал за тобой ухаживать и все такое, но у меня нет времени. Мы с мамой уезжаем в Израиль, и я хочу жениться на хорошей девушке здесь, чтобы там мы вместе строили новую жизнь.

— О, вы уже оформили документы? — заинтересовалась я.

Сколько я себя помню, тема отъезда обсуждалась в нашей семье постоянно. Многие родительские друзья уехали, и еще больше знакомых мечтали уехать. Но наша семья крепко держалась корней и все не двигалась с места. Да, Америка манила родителей, как новая неизведанная земля бесконечных возможностей, где сбудутся все их мечты. Но они боялись, сомневались: бабушка и дедушка не хотели ехать ни за что, а мама не хотела их бросать, Софа утверждала, что умрет в самолете от сердечного приступа во время перелета…

— Получили вызов недавно. Но я хочу все сделать как можно быстрее. Ты посмотри вокруг. Здесь нельзя жить, нельзя растить детей. Ты ребенка не можешь выпустить одного на улицу, будешь бояться, что он живым не вернется домой. Мне надоело жить в постоянном страхе. Сейчас я думал, нас зарежут просто потому, что мы хотели ночью сходить в ресторан. Что такого ужасного в этом желании, почему я не могу себе его позволить?

— Да ты меня не агитируй, я вовсе не осуждаю тех, кто уезжает. Каждый имеет право жить, где хочет.

— А ты не хочешь уехать отсюда?

— Ну, я пока не определилась. Здесь сейчас забавно, все движется, все меняется, интересно посмотреть, чем это кончится.

— Ничего интересного, кончится тем, что будет только хуже. Так всегда в России. Ты послушай. Я — парень нормальный, трудолюбивый, и у меня хорошая специальность. Это я пока не старался зарабатывать много, потому что нам с мамой хватало, а я нежадный. Но для семьи, для детей я буду жилы рвать. И я не какой-то там бабник, мне этого не надо. Со мной надежно и спокойно. Ты за мной будешь как за каменной стеной.

Мы стояли у обочины, где-то у черта на куличиках. «Господи, ну как меня сюда занесло? — с тоской думала я. — Как теперь выпутаться?»

— Толя, во-первых, спасибо. Я тронута, честно. Но я все-таки должна все взвесить, поговорить с родителями, правильно?

— Да-да, конечно. Я очень хочу познакомиться с твоими родителями.

— Тогда давай так. Сейчас ты отвези меня домой, потому что у меня глаза слипаются и язык уже не шевелится. А потом мы созвонимся и обо всем договоримся.

— Но в принципе ты согласна?

— Ну, я, в принципе вообще, не против института брака.

Он посмотрел на меня с сомнением, но я больше не могла продолжать этот разговор и притворилась изнемогающей от усталости. Я откинула голову и закрыла глаза. Он развернулся и поехал в сторону центра. По дороге он продолжал расписывать наше счастливое будущее в Израиле, и я периодически поддакивала, не раскрывая глаз. Я дала ему неправильный номер телефона и неправильный адрес, довольно далеко от дома, чтобы он не смог меня найти.

Выйдя из машины, я помахала ему на прощанье и с замиранием сердца вошла в первый же попавшийся подъезд. На мое счастье, дверь была без кода. В этом чужом подъезде я просидела, наверное, минут двадцать, пока около пяти часов утра мимо меня не прошла женщина с бидоном в руках. Она посмотрела на меня таким уничтожающим взглядом, что я решила, что надо срочно отсюда убираться. На мое счастье, я довольно быстро поймала частника и без дальнейших приключений приехала домой.

Я крепко держусь двумя руками за подушку и болтаю ногами в воздухе.

Во время тихого часа я, вместо того чтобы спать, дралась подушками с Фантомасом, моим лучшим другом. Как раз когда я занесла подушку высоко над головой, чтобы с большого замаха окончательно его добить, я вдруг почувствовала, что ноги мои отрываются от кровати и я взмываю в воздух.

Оказывается, пока мы с ним самозабвенно обменивались ударами, в спальню вошла воспитательница и тихонечко подобралась к нам.

О-па — и я уже болтаю ногами в воздухе, крепко вцепившись в подушку! Так она меня и вынесла из спальни, отнесла в туалет.

— Вот, постой здесь и подумай, как надо себя вести во время тихого часа.

Кроме дневного сна у меня была проблема с едой. Есть я не хотела. Ничего. Даже сладкое, даже шоколад и мороженое. Взрослые же, наоборот, постоянно пытались меня накормить. Это была вялотекущая война, которая временами неожиданно принимала ожесточенный характер, и стороны приступали к активным действиям. Иногда я отказывалась от еды три или четыре дня подряд, чем доводила своего деда до сердечных приступов. Мама, бабушка и дедушка бегали за мной по всей квартире, пока не загоняли в угол, и там окружив меня плотным кольцом, запихивали мне в рот нечто, по их словам, бывшее моим любимым блюдом. Эта вакханалия закончилась, когда меня года в три отдали на пятидневку. Мой садик был ведомственным и принадлежал трамвайному депо. Он был известен своей кухней, детей там просто откармливали, как на убой. Меня удалось пристроить туда по большому блату через дальнего родственника, мужа бабушкиной племянницы, который работал в ЦК партии.

Я была слишком худенькой и портила общую картину счастливого советского детства, резко выделяясь среди прочих питомцев садика. Как ни торопилась я поскорее съесть суп, вся группа заканчивала есть первое намного раньше меня. В наказание за такую медлительность мне вечно клали второе в еще недоеденный суп. Такое блюдо я, конечно, есть не хотела и ковыряла противную массу ложкой до тех пор, пока тарелки не забирали и не давали компот. Набрать вес и обрести радующие глаз округлые формы я, таким образом, не могла. Воспитательница Валентина, большая, дородная бабища, в тот злополучный день решила наконец-то научить меня дисциплине. Когда мне бухнули пюре и котлеты в недоеденный овощной суп и я перестала есть, она встала надо мной и грозно скрестила руки на груди.

— Ешь! — сказала она таким страшным голосом, что сердце у меня ушло в пятки. Я попробовала запихнуть в себя кусок котлеты, но от ужаса и стыда — все дети смотрели на меня — только подавилась.

— Вот что, мне это надоело! Все едят как люди, одна ты выпендриваешься!

Она дернула меня за руку, с силой подняла со стула и сунула мне мою полную тарелку. — Противно смотреть, как ты ешь! Иди в туалет и ешь там, как свинья! Таким, как ты, — место в туалете.

Она подтолкнула меня в спину, и я двинулась к туалету, держа тарелку двумя руками. Она шла следом. Войдя в туалет, я посмотрела на нее, не зная, что делать дальше.

— Ешь. Тебе ложка не нужна, свиньи обходятся без ложек и вилок. И чтобы съела все до конца!

Вокруг были только белые кафельные стены, белые умывальники и маленькие зеркала над ними, покрытые паутиной трещин. Сбоку в отдельных кабинках белели унитазы. Она стояла и наблюдала за мной. Я не могла заставить себя посмотреть ей в глаза, все, что я видела, — это большое, красное от злости лицо и вздувшиеся вены на такой же красной шее. Каким-то образом внутри себя я знала, что, если заплачу, попрошу прощения и пообещаю в следующий раз есть нормально, она выпустит меня отсюда. Но я не хотела просить у нее прощенья. Прощенья просят только у тех, кого любят, ее же я ненавидела. Я опустила голову в тарелку и стала есть то, что можно было съесть без помощи рук: разваренные разбухшие овощи, тефтели. Ее передернуло.