Семья мадам Тюссо - Вера Колочкова

Вообще, странный этот февральский праздник, неконкретный какой-то. И показушный немного. Смотрите, мол, как мы свою влюбленность празднуем, фейерверки в небо пускаем. У нас есть влюбленность, у вас нет. Смотрите из окон, завидуйте. И не важно, что влюбленность завтра пройдет, зато праздник сегодня есть. Ура празднику!

Цветы в небе погасли, новые больше не вспыхивали. Жанна стояла в ожидании, смотрела в темное небо. Почему-то хотелось, чтобы еще… А что, пусть люди радуются. Пусть хотя бы недолго, как в песне — есть только миг, за него и держись. Если умеют радоваться, почему бы и нет?

Стояла долго, не дождалась. Все, что ли, закончился Валентинов день? Хорошенького помаленьку? А дальше что? Неуютный февраль продолжается? Ветер мотает перед глазами стылые ветки тополя, свет фонаря падает в темноту яичным желтком? И совсем не похоже, что через две недели — весна… Да будет ли она вообще?

Жанна вздохнула, отошла от окна. Допила одним глотком чай, сполоснула под краном чашку, бросила в мойку несколько крупных картофелин. Жареная картошка на ужин — что может быть вкуснее, вреднее и проще? И с маринованным огурцом вприкуску, для еще большей вредности, назло уставшему от зимы организму…

Хлопнула дверь в прихожей — Юлик пришел. Крикнула ему из кухни весело:

— Ты от голода не умираешь? Через двадцать минут ужинать будем!

Юлик зашел, потирая ладони, пробурчал тихо, будто пожаловался:

— Холодно сегодня… Целый день мерзну, как волчий хвост.

— А ты чего так поздно? На работе задержали?

— Нет, я к Ольге заходил, продукты принес. Ей даже в магазин сбегать некогда.

— Что, мама совсем плоха?

— Да, почти не спит, все время требует что-то, кричит, сердится. Соседи жаловаться приходили, мол, спать невозможно. Стены в доме тонкие, слышно все. А чего жаловаться, спрашивается? Что Ольга может сделать, если никакое успокоительное не действует?

— Может, ты зря от нее ушел, Юлик? Помог бы сейчас. В такие моменты уже не считается, кто кого разлюбил и каким образом это произошло. Потом бы разобрались.

— Да все я понимаю, но не в этом же дело. Каким образом я помогу, если теща сразу в буйство впадает, как только я появляюсь? Она и раньше меня не особо жаловала, когда в добром здравии была, а сейчас… Да и Ольге тоже… Зачем ей раздражающий фактор в моем лице? Ей и без того достается.

— Так уж и раздражающий фактор?

— Да. Она меня разлюбила, я знаю.

— Она просто устала, Юлик. Не думаю, что она тебя разлюбила. Но все равно — ты старайся ей помогать, чем можешь. И заходи чаще, и звони каждый день, поддерживай. Знаешь, как женщине в трудной ситуации поддержка нужна?

— Да я всегда готов. Раньше как-то не думал об этом, а сейчас оглянулся назад, переосмыслил. Только мне кажется, Ольга не нуждается в поддержке. Она сильная. Не то что мы.

Замолчали одинаково неловко, будто пристыженные безнадегой последней фразы. На сковородке рьяно шкворчала картошка, и Жанна наклонилась, чтобы убавить голубой газовый огонек. А распрямившись, произнесла тихо, не поворачивая головы:

— Письмо от мамы пришло… Возьми сам — около телевизора лежит.

— Что пишет?

— Почитай, зачем спрашиваешь.

— Тебе сказать трудно?

— А тебе прочитать трудно?

— Да, трудно. Я не могу. Я не хочу, в конце концов.

— Перестань. Она же наша мать, Юлик. И если бы не Марк…

— Жан, чего ты от меня хочешь, а? Я же сказал — не могу. Ну не могу, и все тут, способна ты это услышать или нет? И не надо мне благородством Марка все время в морду тыкать! Он сам так решил, его никто не просил!

— А если бы не решил? А? Если бы Марк не решил проявить к нам такую щедрость, что бы с нами было? Разве мы сидели бы сейчас вот так, жарили бы тихо-мирно картошку? Да мы бы давно с ума сошли. Я бы, к примеру, точно в клинике неврозов оказалась. Причем пожизненно.

Юлик ничего не ответил, сидел, опустив голову. Жанна вздохнула, села напротив брата, заговорила тихо:

— Ну что ты как маленький, в самом деле?.. Вон, побледнел сразу, с лица спал. Перестань… Ладно, не читай, если не хочешь.

— Расскажи, что там?.. Что-то серьезное? У нее проблема какая-то?

— Нет никакой проблемы. Пишет, что у Марка хороший дом, все комфортно устроено. Марк ей коляску купил, на воздухе часто бывает, читает много. Маруся к ней хорошо относится. Но не в этом суть письма, Юлик, не в этом.

— А в чем?

— Знаешь, оно такое длинное и покаянное. Я даже не поверила сначала, что все это могла написать наша мама. Тем более странно, что в такой форме. Но она объясняет, что в телефонном разговоре всего не расскажешь и не объяснишь, письмом легче. Не знаю… Может, и правда легче. В общем, она прощения просит, Юлик. И зовет приехать. Кстати, Марк тоже зовет. Мне вчера от него письмо пришло на электронную почту. И тебя тоже зовет. Ну что, поедем?

Юлик поднял голову, глянул на нее исподлобья, скривил губы в горькой усмешке. Жанна, не дождавшись его ответа, повторила, разделяя слова:

— Она прощения просит, Юлик. Ты меня услышал? Она в этом письме так беспощадно себя анализирует. И просит прощения. Да ты сам почитай, этого же в двух словах не расскажешь. Это не письмо, это… Даже не знаю, как определить. Это крик отчаянного покаяния какой-то. Почитай, почитай! Сам увидишь!

— Не буду, Жан. Все равно я ей не верю. Так не бывает. Не верю.

— Понятно… Я предполагала, что ты именно так ответишь. А с другой стороны… Уж не знаю, что сотворил с мамой Марк. Но одно я поняла точно, что мама испытала очень сильное потрясение, увидев себя со стороны. Покаяние — это же штука такая… Оно как нарыв, который прорвался, и дальше процесс идет сам по себе, его уже не остановишь. Ощущения хоть и болезненные, но в то же время счастливые. И нашей маме в некотором смысле повезло, да. Другие всю жизнь с нарывом живут и даже не подозревают о его существовании.

— Да, красиво говоришь. Но я все равно не верю. Чтобы наша мама…

— Да я и сама пока…

— Что, тоже не веришь?

— Нет, я ей верю, но… Чтобы совсем поверить, надо прежде самой себе поверить. А я пока не могу. Я по-прежнему смотрю на мир через маму, по-другому еще не научилась. Внутри меня работает прежняя установка на пристыженность, виноватость и бестолковость, я все время будто отчитываюсь, будто объяснительные пишу на мамино имя, отчего так поступила, а не по-другому. Неужели это навсегда, а, Юлик? Я как подумаю об этом, сразу оторопь берет.

— Вот ты и ответила сама на свой вопрос. Никуда мы не поедем, значит. Пусть все идет как идет. Мы здесь, она там. Все довольны и счастливы.

— А ты разве счастлив?

— Хм… Нет, конечно. Какое может быть счастье у неврастеника? Но это уже другой вопрос. Вот Марк, наверное, вполне счастлив, он победитель. А я…