Голос - Арнальд Индридасон

— Когда Гудлауг столкнул его с лестницы, — пояснил Эрленд. — Я слышал эту историю.

— От кого?

— Не имеет значения. Это правда? Гудлауг покалечил вашего отца?

— Мне кажется, это вас не касается.

— Никоим образом, — согласился Эрленд. — Если только это не имеет отношения к расследованию. В противном случае, боюсь, это касается не только вас и вашего отца.

Стефания промолчала и опустила взгляд на кровавое пятно на кровати. Эрленд пытался понять, почему она изъявила желание вести с ним разговор в комнате, где был убит ее брат. Его подмывало спросить ее об этом, но он все никак не мог уловить подходящий момент. Вместо этого он сказал:

— А ведь когда-то между вами все было иначе. Вы бросились на помощь брату, когда он потерял голос на сцене Городского кинотеатра. В то время вы дружили. Тогда он был вашим братом.

— Откуда вам известно, что произошло в Городском кинотеатре? Как вы раскопали все это? С кем вы разговаривали?

— Мы пытаемся разобраться во всей этой истории. Жители Портового Фьорда прекрасно помнят те события. В детстве вы не были такой, как сейчас.

Стефания молчала.

— Это был кошмар, — сказала она наконец. — Чудовищный кошмар.

* * *

Перед выступлением Гудлауга в Городском кинотеатре Портового Фьорда в доме весь день царило радостное волнение. Стефания проснулась рано, приготовила завтрак, думая о маме, и испытала такое чувство, будто она заняла мамино место в домашнем хозяйстве. Ее переполняла гордость. Отец сегодня даже сказал, что после смерти матери она умело заботится о нем и о брате, отметил, насколько ответственно и по-взрослому она все делает. Обычно он не хвалил ее. Просто не видел в упор. Никогда.

Стефания тосковала по маме, последние слова которой, обращенные к дочери с больничной койки, были о том, что теперь ей придется заботиться об отце и брате. Нельзя их подводить. «Обещай мне, — просила мама. — С отцом нелегко, зачастую будет невыносимо. Твой папа очень упрямый и требовательный, и я не уверена, выдержит ли Гудлауг. Если дойдет до этого, будь ему опорой, помоги Гудлаугу, обещай мне». Стефания кивнула и дала слово следовать ее наставлениям. Она держала мать за руку, пока та не уснула. Тогда Стефания погладила ее по голове и поцеловала в лоб.

Через два дня мама умерла.

— Пускай Гудлауг поспит еще немного, — сказал отец, спустившись вниз на кухню. — У него сегодня важный день.

«Важный день». Она не могла припомнить, чтобы в ее жизни были такие вот значительные дни. Все крутилось вокруг него, любимого сыночка. Запись концертов, пластинки вот-вот выйдут. Турне по Северным странам. Концерт в Портовом Фьорде. Гудлауг будет солировать в Городском кинотеатре. У него голос! Во время распевок она должна на цыпочках передвигаться по дому, чтобы не мешать его занятиям с отцом в гостиной. Гудлауг стоял у пианино, а папа аккомпанировал ему, поучал его и подбадривал. Если отцу казалось, что у мальчика все хорошо получается, он излучал любовь и понимание. Но если, по его мнению, Гудлауг не желал как следует сосредоточиться, отец становился непреклонным. Иногда он выходил из себя и ругался. Иногда обнимал сына и называл его чудом.

Если бы только ей уделялась хоть малая толика того внимания, которое целиком и полностью было направлено на ее брата, если бы ее поощряли хоть изредка, как ежедневно поощряли Гудлауга за его чудный голос! Стефании казалось, что она ничего не значит, ведь она не отличалась талантами, которые могли бы вызвать интерес у отца. Иногда папа сожалел об отсутствии у нее певческого голоса. Он говорил, что бесполезно учить ее пению, но она была уверена в обратном. Стефания знала, что он не хотел утруждать себя понапрасну, поскольку в ее голосе не было ничего особенного. Она не была гением, в отличие от брата. Она пела в хоре и могла наиграть мелодию на пианино, но и учитель музыки, к которому папа определил ее, чтобы не тратить собственное время, и он сам утверждали, что ей не хватает музыкальности.

А вот ее брат, напротив, обладал удивительным голосом и тонко чувствовал музыку, но вместе с тем он был самым обыкновенным мальчиком, так же как она была самой обыкновенной девочкой. Стефания никак не могла взять в толк, в чем различие. Они ведь похожи. В какой-то степени сестра занималась воспитанием брата, особенно после того, как мама заболела. Гудлауг слушался ее и делал, как она просила. Он уважал ее. Стефания любила брата, но вместе с тем завидовала ему, когда тому дозволялось все, что угодно. Это чувство пугало ее, и она никому о нем не говорила.

Стефания услышала, как Гудлауг спускается вниз по лестнице. Он появился на кухне и уселся рядом с отцом.

— Совсем как мама, — произнес он, наблюдая за сестрой, наливающей кофе в папину чашку.

Брат часто вспоминал маму, и она знала, как сильно Гудлауг тоскует по ней. Он искал у нее защиты, когда что-то шло не так, когда его дразнили, или когда отец выходил из себя, или когда ему хотелось ласки — просто так, а не в награду за успехи.

Весь тот день семья изводилась от переживаний, и к вечеру, когда они наряжались, чтобы пойти на концерт в Городской кинотеатр, ожидание стало почти невыносимым. Они проводили Гудлауга за кулисы. Отец поздоровался с руководителем хора, а потом они пробрались в зал, наполняющийся публикой. Потушили свет. Подняли занавес. На сцене уже стоял Гудлауг, довольно крупный для своего возраста, прекрасный и на удивление спокойный. Наконец он запел своим пронизывающим душу детским голосом.

У Стефании перехватило дух, и она прикрыла глаза.

Очнулась она, только когда отец до боли сжал ей локоть, и услышала, как он простонал: «Боже праведный!»

Стефания открыла глаза и увидела папино лицо — белое как полотно. А на сцене перед ней стоял Гудлауг, пытавшийся петь. Но с его голосом что-то случилось, и он выводил рулады на тирольский манер. Она встала и оглянулась на публику. Народ улыбался, а некоторые даже начали смеяться. Стефания побежала на сцену к брату и попыталась увести его прочь. Руководитель хора пришел ей на помощь, и в конце концов они ушли с Гудлаугом за кулисы. Она видела, что отец так и не сдвинулся со своего места в первом ряду и смотрел на нее в упор, подобно громовержцу.

Ложась вечером спать, Стефания снова вспомнила те страшные минуты, и сердце бешено заколотилось. Но не от страха или возмущения и не из-за сочувствия к брату и его страданиям, а скорее от необъяснимой радости, которую она с тех пор тщательно подавляла как нечто постыдное.

* * *

— Вы испытывали угрызения совести из-за таких мыслей? — спросил Эрленд.

— Подобные чувства были чужды мне, — ответила Стефания. — Прежде я никогда их не испытывала.

— По-моему, нет ничего противоестественного в том, чтобы радоваться неудачам других, — заметил Эрленд, — даже если речь идет о самых близких людях. Это как неосознанная реакция, своего рода защитный рефлекс, когда мы оказываемся в состоянии шока.