Почти нормальная семья - Маттиас Эдвардссон

– Примерно как ты собираешься дать мне шанс?

Она улыбается:

– Ты не должна судить меня по тому, что делали другие психологи. Я не они. Я – это я.

– И ты не будешь относиться ко мне предвзято? Хотя и знаешь, почему я здесь?

Ширин колеблется. Она слишком дорожит своей искренностью, чтобы просто сказать нужные слова.

– Ясное дело, у всех людей есть предрассудки, но я постараюсь строить свое отношение к тебе максимально свободно от них. Это я могу тебе пообещать. Мне любопытно познакомиться с тобой, Стелла. Узнать тебя поближе.

– Потому что я убийца?

– Об этом мы пока ничего не знаем. Ты еще ждешь суда.

Ширин хитрая как лиса. Каким-то боком ей все же удалось раскрутить меня на разговор.

– Здесь, в изоляторе, бывает много разных людей, – говорит она. – Виновные и невиновные, в юридическом и моральном смысле. И я здесь не для того, чтобы кого-то осуждать.

– Слышу, слышу.

Она совершенно неотразима. Или я просто изголодалась по общению.

– У тебя есть братья-сестры, Стелла?

Звучит подозрительно. Сейчас пойдут разговоры о детстве. Это что, психологическая экспертиза?

– Почему ты спрашиваешь?

– С чего-то мы должны начать, – говорит она. – Чтобы я могла получше узнать тебя.

Я еще крепче прижимаю руки к груди:

– Я единственный ребенок.

– Я тоже, – отвечает Ширин. – Есть исследования, показывающие, что из нас получаются хорошие лидеры. Мы часто очень успешны. Если хочется, это можно объяснить желанием угождать нашим родителям и производить впечатление на маму и папу даже в зрелом возрасте.

Я морщу нос:

– Я, наверное, то исключение, которое только подтверждает правило.

– Думаешь? – спрашивает Ширин.

– Хм… успешна? – Я развожу руки в многозначительном жесте. – Нечем похвастаться, правда?

Скосив глаза на часы за спиной у Ширин, я констатирую, что прошло пятнадцать минут. Осталось сорок пять. Нужно использовать их на что-то толковое. Час в неделю вдали от стен, запаха и затхлости. Я не могу просто сидеть и молчать, убивая время.

– Почему ты стала психологом? – спрашиваю я.

Ширин касается пальцами серебристой кнопки на ухе:

– Из-за родителей.

– Они этого хотели?

– Нет, наоборот. – Она наклоняет голову и проводит рукой по волосам. – Они хотели, чтобы я стала врачом. Дедушка был врачом, и мама с папой тоже врачи. Они рассматривают человека как биологическое существо. Не верят, что можно вылечить болезни, говоря о чувствах и прочих абстрактных вещах.

Она улыбается, хотя голос грустный, а глаза блестят.

– Так почему же ты стала психологом? В знак протеста?

– Не совсем. Наверняка бы я тоже стала врачом, если бы не мизофобия[27]. Как единственный ребенок, я была очень настроена на то, чтобы угождать своим родителям.

– Мизофобия?

Ширин кивает:

– Я ходила на когнитивно-поведенческую терапию.

– Помогло?

Ширин двусмысленно улыбается:

– Может, тебе попробовать лекарства?

На следующее утро приходит Винни-Пух. Он останавливается в дверях с настороженностью во взгляде. Эльза стоит рядом, обменивается с ним парой фраз, потом он заходит и раскладывает на столе свои папки и милый пенальчик.

– У меня тоже был такой в начальной школе, – поддразниваю его я.

Он смотрит на меня строгим учительским взглядом:

– Его выбирала моя дочь.

Видимо, для него это больная тема.

– Ну как тебе эта? – спрашивает он о книге «Над пропастью во ржи».

– Прочтешь в рецензии.

Винни-Пух улыбается.

– Но ты сказал, что она не такая депрессивная.

– А что, она оказалась депрессивной? Вообще-то, я читал ее много лет назад. Помню только, что она мне очень понравилась.

– Он заканчивает в психушке, – говорю я. – Иногда у меня возникает вопрос, можно ли в этом больном мире закончить как-то иначе. Самоубийство или психушка, – похоже, третьего не дано.

Щеки у Винни-Пуха краснеют.

– Не обязательно все должно быть именно так, – говорит он. – Жизнь бывает и легкой. Не обязательно все усложнять.

Я смотрю на него, широко раскрыв глаза. Он хочет сказать, что я сама виновата? Что у Эстер Гринвуд и Холдена Колфилда все могло бы сложиться проще, если бы они сделали другой выбор в жизни и сами бы все не усложняли?

– Что такое? – спрашивает Винни-Пух.

Я качаю головой. Даже не знаю, как передать словами свое раздражение.

– Хорошо, – говорит он. – Давай посмотрим на твою рецензию.

Пристально глядя на него, я спрашиваю:

– Что ты обо мне думаешь, Винни-Пух?

Щеки у него по-прежнему розовые, и теперь он морщится, словно у него где-то болит:

– Не понимаю тебя.

– Как и все остальные, – говорю я, – ты думаешь, что я виновата.

Он отводит глаза.

Мне следовало бы все ему рассказать. Постараться объяснить, как все вышло. Винни-Пух никогда бы этого не понял, но и осуждать бы не стал. Он выслушал бы и изо всех сил постарался бы отложить свою мораль и свои предрассудки.

– Ты хочешь узнать правду? – спрашиваю я.

Он по-прежнему не смотрит на меня.

– Скажи, ты хочешь узнать, как все было?

Он тяжело дышит.

Я терпеливо жду, даю ему время обдумать свой ответ. Наконец он оборачивается ко мне и качает головой:

– Нет, Стелла, я не хочу этого знать.

Строго говоря, я не собиралась никуда идти. После долгого и тяжелого дня на работе сама мысль о том, что надо вылезать из домашних штанов, мыть голову и краситься, вызвала у меня тошноту.

– Давай же, – сказала Амина, выставляя на стол маленькие бутылочки с водкой. – Давай хоть куда-нибудь сходим, раз у меня в кои-то веки нет завтра матча.

Более всего ее тянет в «Тегнерс», но она открыта к любым предложениям.

– Знаешь, чего тебе нужно? – Она протянула мне стопочку с водкой. – Кого-нибудь подцепить.

– Серьезно? Единственные парни, которые меня сейчас интересуют, – это Бен и Джерри[28].