Вторжение - Дин Кунц

Пьяный или нет, Дерек Сотель ухватил главное, когда сказал, что на планете, откуда прибыли захватчики, разделение на растительную и животную жизнь, возможно, не столь резкое, как на Земле. Следовательно, хищники были не столь узнаваемыми.

Существо не меняло прежний курс, не повернуло к ним, продолжало двигаться на юго-восток пересекло прямую, которая привела бы их на улицу, и с той же скоростью проследовало дальше.

И вот когда расстояние между землянами и пришельцем начало увеличиваться, он издал звук, от которого зашатались все логические построения Молли. Из этого существа, из этого белого чудища исторгся крик, ничем не отличимый от женского плача. Так могла бы плакать женщина, пережившая большое горе.

На мгновение Молли подумала, что источник этого плача кто-то еще, огляделась в поисках человеческой фигуры, которая могла издавать такие звуки. Но, само собой, никого не обнаружила.

Плакало восьминогое страшилище, и плакало совершенно естественно. Не могло быть и речи о мимикрии, такое совпадение не объяснялось случайностью.

Услышать в этом плаче горе или несчастье, без сомнения, означало только одно: неправильное истолкование этих звуков. Крик гагары, разносящийся над озером в тишине летней ночи, для человеческого уха ассоциировался с одиночеством, даже если гагара своим криком не собиралась показывать, что ей одиноко.

Тем не менее человеческий плач, исторгающийся из столь чуждого людям и отталкивающего существа, будоражил душу, а по коже бежали мурашки.

Существо замолчало… но через какие-то секунды такой же плач раздался среди домов на другой стороне улицы.

Видимо, еще один белый гриб вышел в тот день под лиловое небо, и тот, что бежал по лужайке у церкви, остановился, словно прислушиваясь.

Второй раз откликнулись из другого места, более далекого, и тембр был уже другим, словно плакала не женщина, а мужчина.

А когда вновь установилась тишина, страшилище продолжило свой путь в прежнем направлении.

Сюрреалистично. Нереально. Слишком реально.

— Посмотри, — Нейл указал на север.

Еще одно световое пятно вроде того, что проплыло над ними, когда они находились на Ла Креста-авеню, появилось в густом тумане, бесшумно двигаясь над городом с северо-востока на юго-запад.

— И там.

Второй светящийся объект пересекал небо над городом с запада на восток.

Отгородившись туманным пологом, хозяева утреннего неба продолжали покорять планету.

Но спиной, в порыве хладном ветра,

мне слышен лязг костей и смеха, звон во все лицо.

Т.С. Элиот. Бесплодная земля

По пути от церкви Святой Перпетуи к таверне «Волчий хвост» Джонни и Эбби держались рядом с Нейлом, Вергилий трусил следом, держась начеку, готовый отразить атаку как сзади, так и с флангов. Собака, похоже, понимала, что на текущий момент ее главная задача — охранять, а не вести за собой.

Молли, которая возглавляла маленькую колонну в компании близнецов и их сестры, узнала, что мальчиков зовут Эрик и Элрик Грудап, родились они первого января и в грядущий Новый год им должно исполниться по десять лет. Назвали их в честь знаменитых викингов, хотя никто из родителей не мог похвастаться скандинавскими предками.

— Наши мама с папой любили «Абсолют» и пиво «Элефант», — пояснил Эрик. — Одно запивали другим.

— Водку «Абсолют» и пиво «Элефант» производят в Скандинавии, — добавил Элрик.

Их сестру (благодаря русым волосам внешность у нее была более скандинавской, чем у темноволосых братьев) все звали вторым именем, Бетани, потому что первое было Грендель.

Мать и отец назвали ее Грендель, поскольку знали, что имя это имеет отношение к Скандинавии. Девочке было почти четыре года, когда ее родители выяснили, что Грендель — чудовище, которое убил Беовульф. В скандинавских мифах и английской литературе[25]они разбирались гораздо хуже, чем в лучших горячительных напитках Скандинавии.

Ни один из двоих мужчин, погибших в церкви, не приходился родственником братьям и сестре. Толстяк (братья его знали, пусть и недостаточно хорошо), Фосберк, преподавал математику в шестом классе. Высокого мужчину впервые увидели в церкви.

Эрик, Элрик и Бетани верили, что родители их живы, хотя они (и бабушка по материнской линии которая жила с ними) «ушли сквозь потолок», ночью, оставив детей защищаться самостоятельно.

Позже, когда отключилось электричество, все трое так перепугались, что более не могли находиться дома. Под дождем они пробежали три квартала, чтобы обрести защиту в церкви, где их поджидало зло.

«…ушли сквозь потолок…»

Под крышей лилового тумана, в скудном солнечном свете, который все-таки пробивался к земле, с троллями и созданиями иного мира, самой разной формы и в большом количестве, Молли шарахалась от каждой тени, которая могла быть как просто тенью, так и смертельной угрозой. На ходу, в спешке, она не имела возможности полностью сосредоточиться на разговоре с Эриком, Элриком и Бетани и получить от них более менее связное объяснение, а что, собственно, подразумевали дети, говоря, что их родители и бабушка «ушли сквозь потолок».

Дети не отставали от нее ни на шаг, спеша поделиться своими впечатлениями.

— Они поднялись вверх прямо из гостиной, — сказала шестилетняя Бетани, которая, судя по всему, на удивление быстро пришла в себя после того, как едва не погибла, повиснув в дыре в полу над подвалом, оккупированным инопланетными насекомыми.

— Всплыли вверх, словно астронавты в космосе, при нулевой гравитации, — уточнил Элрик.

— Мы побежали на второй этаж, — добавил Эрик.

— И нашли их в спальне, но они продолжали подниматься. — Элрик.

— Я так испугалась. — Бетани.

— Мы все испугались. — Близнецы.

— Только не бабушка. Она не испугалась. — Бетани.

— Она сошла с ума, — заявил Эрик.

Бетани обиделась за бабушку.

— Не сошла.

— Полностью, абсолютно рехнулась, — настаивал Эрик. — Смеялась. Я слышал, что она смеялась.

Из двора соседнего дома или из переулка донесся плач женщины, может, матери, скорбящей по своим детям, или безутешной вдовы, но Молли не поставила бы на эти варианты и цента.

В обычное время она, скорее всего, пошла бы посмотреть, кто плачет и почему, предложила бы помощь, постаралась утешить. Теперь все свое сострадание решила тратить только на детей. Эти крики душевной боли и горя были приманкой, и ее жалость вознаградили бы, проткнув ей живот или отрубив голову.