Чейзер. Крутой вираж - Вероника Мелан

– Додразнилась.

– Да, хочу, пожалуйста…

И он не стал томить – вошел не резко, плавно, чтобы не сделать больно, вогнал себя в нее до конца и на несколько секунд застыл, впитывая возбужденный стон, затем задвигался: сначала медленно, нежно, мучительно нежно, а после принялся наращивать темп.

И Лайза, закапывая пальцы в коротких мужских волосах и гладя мощную спину, вдруг краем сознания вспомнила, что она совсем забыла – забыла, какой ее мужчина горячий, тяжелый и прекрасный, забыла, каким огромным он всегда ощущался внутри, забыла, что можно вот так – ярко и, кажется, насовсем – растерять остатки мыслей, отпустить их. И теперь захлебывалась, вспоминая жесткую мужскую требовательность, нежную, но сокрушительную силу, напор самца-доминанта, который каждым движением, жестом говорил: «Мое, отдай!» Вспомнила, что, отдавая, она каждый раз получала в ответ много больше, всегда больше.

– Да, да… не могу без тебя, не могла…

Мак хрипел, покусывал мочки ее ушей, шею, сминал губы, властвовал – слова теперь неслись мимо, они были не нужны.

– Невероятно сладкая…

Он становился внутри нее все тверже, все объемнее, все распирал ее в стороны, двигался все методичнее, и Лайза поплыла – вышла, словно яхта, на ту самую финишную прямую, когда толчки вдруг сливаются в одно плавное скольжение вперед, к сочной точке. Когда назад уже не получится, потому что захватило невидимой рукой и тянет к себе, все ускоряясь, подводное течение, а дальше только пропасть и полет – взрыв энергии.

Он с ней. Он снова ее. Ее Мак внутри нее…

Этого ощущения хватило для того, чтобы она закричала под ним первой – изогнулась, словно пронзенная высоковольтной дугой, задрожала в спазмах, застонала сладко и побежденно и впилась ногтями в горячую спину. А следом за ней, едва впитав в себя стоны – каждую ноту ее податливости, – напрягшись всеми мышцами тела, на секунду будто окаменев, извергся и Мак – с рыком и хрипом выплеснул накопившееся, застыл, приподнявшись на локтях, и долго пульсировал не только между ног, но, казалось, и в самом ее сердце.

И только спустя долгие мгновенья он позволил себе медленно опустить опьяневшую голову, прижался носом к ее виску, обмяк и затих.

Она попросила: «Не уходи», – и он не ушел. Перенес ее на кровать в спальню и теперь лежал рядом – теплый, мягкий, расслабленный.

Ее.

Рядом с ней лежал ее Мак, а она гладила его по груди, по шее, по лицу, нежно водила пальцем по животу, прижималась носом к плечу. Ей хотелось сказать так много, ей хотелось сделать так много – прижаться и никогда больше не отпускать, ни сейчас, ни через час, ни под утро. Ей хотелось приготовить ему завтрак, причесать и приласкать перед уходом на работу. Ей хотелось перевезти к нему свои вещи, разложить их, как и раньше, в шкафах, улыбнуться и пообещать, что она будет ждать его вечером дома. Будет ждать. Как всегда. Очень ждать. Ей хотелось положить его руки себе на грудь и сказать: «Твое. Это все твое, насовсем».

Она любит его прямо сейчас – всего целиком. Она готова жить с ним, быть с ним всегда, делить с ним каждую минуту, слушать, понимать, утешать, радовать – смеяться вместе с ним и плакать вместе, открывать сердце и душу, изливать на него свою любовь.

Вот только как излить любовь на того, кто еще не разобрался в собственных чувствах? Лежащий рядом мужчина определенно почувствовал: то, что между ними произошло, – больше, чем связь, больше, чем секс, больше – намного больше. Он молчал, а она ощущала его глубоко запрятанное смятение: он испытал больше, чем ожидал, и, наверное, больше, чем хотел.

А ей хотелось плакать. От тишины, от нежности, от рвущих душу чувств.

Нельзя-нельзя, не сейчас. И слова о любви придется удержать внутри – проглотить и временно забыть, закрыть рот и надеть колпак на сердце, придется спрятать, чтобы лучи ее счастья не ослепили, не отпугнули.

Знакомый изгиб носа, губ, подбородка. Колкая щетина, теплая шея, коротенькие на висках волосы. Длинные ресницы, неулыбчивый рот и там, в голове, – острый ум, неподвластный ей, который невозможно запрограммировать по своему усмотрению.

Как хочется сказать и как страшно наткнуться на стену – а ведь до нее так близко, один шаг.

И Лайза просто лежала и обнимала его крепко и самоотверженно, будто в последний раз, когда не надышишься, не напьешься впрок – не хватит, лежала и знала: его придется отпустить снова. Любовь не держит, любовь дарит свободу – не накидывает петлю, не арканит, любовь всегда отпускает…

Ей вдруг стало так тяжело, как в самый первый раз, когда она только осознала, что находится «не дома» – только не это, только бы это все происходило не в реальности. И тем, как сильно она жмется к нему, она, наверное, его пугает, вот только нет у нее другого мужчины, нет другого защитника и опоры – к кому же жаться?

– Все хорошо? – спросил Мак тихо, и Лайза, изо всех сил стараясь не плакать, кивнула. Он погладил ее по плечу, зарыл пальцы в длинные волосы и прижал ее щекой к своей груди.

Совсем как когда-то.

– Спи.

Но она лишь судорожнее вцепилась в его плечо.

– Спи.

* * *

В эту ночь он несколько раз порывался встать и уйти, но так и не смог – каждый раз, едва ему стоило пошевелиться, как Лайза моментально обнимала его еще крепче, прижималась целиком, складывала на него ноги. Как уйти, не разбудив? Никак.

И Мак, время от времени просыпаясь сам, лежал и смотрел в потолок чужой спальни, слушал тишину маленькой квартиры и мирное дыхание у своей шеи, ощущал теплую тонкую руку на своем животе.

Нежная, маленькая, беззащитная – отчего она так тянется к нему, будто никого другого в этом мире не существует? Почему так отчаянно цепляется за его шею, жмется ближе, неразборчиво и жалобно шепчет, стараясь сохранить возле себя его тепло?

Стальная решимость, которую он обычно демонстрировал, здесь не срабатывала – он не мог уйти, не вот так. И потому продолжал лежать, то засыпая, то вновь выныривая из дремы, вслушивался в почти неслышное посапывание рядом.

А под утро, когда небо в оконном проеме, укрытое тонкой занавеской, принялось неспешно розоветь, Мак повернулся на бок и долго рассматривал женское лицо, его тонкие черты: прямой и чуть дерзкий носик, расслабленные, но красивые во сне губы, заостренный подбородок, чуть насупленные, будто хозяйка даже во сне испытывала тревогу, темные брови; изредка подрагивали длинные ресницы – Лайзе что-то снилось.

В какой-то момент она расслабленно мурлыкнула, засопела громче и повернулась на спину – откинула за голову руку, причмокнула.

Чейзер улыбнулся – спит как ангел, как совершенно невинное создание, и не скажешь, что обладательница этого наивного выражения лица может быть такой раскрепощенной, а в душе носит огненный характер. Маленькая фурия, боец. А эта сногсшибательная грудь… Ему вдруг захотелось увидеть ее еще раз – взглянуть на вишневые ореолы сосков, коснуться их, поцеловать, – и он медленно потянул простынь вниз. Вниз-вниз, осторожно, еще ниже…