Жестяные игрушки - Энсон Кэмерон

Мы идем мимо светло-кирпичного дома Макдоннеллов. Дом называется «Киа-Ора», и их черный, пузатый, как бочонок, пес по кличке Листон выбегает к ограде, и скалит свои желтые огрызки клыков, и несется перед нами вдоль забора, виляя хвостом, к своей заветной дыре, откуда он может смотреть на нас мутными глазами и поливать нас хриплыми собачьими ругательствами.

— Пожалуй, я остыл, — говорит отец, когда этот хриплый лай остается позади. Он говорит так, словно это только что до него дошло.

* * *

Прогулявшись вокруг квартала, я вдруг вспоминаю про свои рентгеновские очки. Поэтому оставляю папу сидеть в полосатом шезлонге на заднем крыльце, держащим в руке бутылку пива и глядящим на наш забор, распахнутую настежь калитку и разбитый цветочный горшок. Сидеть, стиснув зубы и время от времени раздраженно фыркая в такт своим мыслям. Или в ответ на то, что они сделали. Он так и будет сидеть, фыркая в сгущающиеся у нас во дворе сумерки.

Я иду за почтой, хотя сам знаю, что по воскресеньям ее не разносят, и поэтому иду вполскорости, и возбужден лишь наполовину, и рассчитываю вполовину на неожиданно слишком раннюю или слишком позднюю доставку этой чудесной почты в этот день, годовщину чудес.

Четыре субботы назад я отослал пять долларов по указанному адресу в Колорадо в уплату за пару Магических Рентгеновских Суперочков из комикса про Бэтмена. Я ждал их каждый день с той субботы, как отослал деньги. Я протоптал целую тропинку на газоне вокруг нашего почтового ящика. Колорадо, наверное, очень далеко, успокаивал я себя поначалу. Потом сказал себе, что люди, работающие на этой фабрике рентгеновских очков, наверное, все уроды. Наверное, это ихнее Колорадо — гнездо самых там отъявленных психов, и только несколько нормальных ученых-оптиков работают, прикованные цепями в ихних лабораториях. Каждый день изобретают всякие там чудеса, а взамен получают сами знаете что, раз человек человеку волк. И только изредка переправляют изобретенные ими чудеса в дар остальному миру.

Магические Рентгеновские Суперочки, если их надеть, позволят мне видеть сквозь все женские платья, и юбки, и блузки, и всякое белье. Или видеть сквозь свою руку до самых до костей, как тот парень на последней странице комиксов про Бэтмена, из глаз которого вылетают вроде как черные молнии. Но главное, сквозь платья, и блузки, и юбки, и всякое белье. Только не сквозь всякие мешковатые тряпки в цветочек, какие носят мамы и прочие разные там старухи, от которых я лучше буду отворачиваться, когда я в таких очках.

Я стою перед нашим почтовым ящиком, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Продолжаю топтать и уродовать газон, и без того вытоптанный и изуродованный моими ожиданиями и похотью. Я боюсь поднять крышку ящика: а вдруг уроды все-таки одержали победу над учеными в этом ихнем Колорадо и Магические Рентгеновские Суперочки так и не добрались до меня А значит, одежда городских женщин останется такой, какой и подобает серьезным провинциальным дамам, а не всяким там шлюхам, стриптизершам и нудисткам.

Вволю напереминавшись с ноги на ногу и представив себе мысленно Джулию Мейнард в ее школьном платьице, попавшую под магические рентгеновские лучи моих очков, я все-таки поднимаю крышку. Внутри лежат очки. Зеркальные солнечные очки. Без всякой там упаковки или конверта. Лежат сами по себе, поношенные, кое-где поцарапанные. Секонд-хэнд. Я достаю их. Меня надули как щенка. Я надеваю их и не вижу никаких черных молний. Правда, я вроде как понимаю, что эти черные молнии — просто попытка художника передать всю мощь этих очков. Я оглядываюсь по сторонам. Я не вижу ничего насквозь, только грязное ветровое стекло нашего «Холдена». И рука моя — как рука, ничего такого насквозь. Кожа, и ногти, и лейкопластырь. И это при том, что я изо всех сил пытаюсь скосить глаза к переносице, чтобы увидеть сквозь эту кожу классный такой костяк.

Некоторое время я уверен в том, что уроды одержали-таки победу над учеными в этом ихнем Колорадо. Я громко кричу, что все янки — народ говеный.

Потом до меня доходит, что эти солнечные очки не имеют никакого отношения к заказанным по почте Магическим Рентгеновским Суперочкам с последней страницы обложки комикса про Бэтмена. Я вытягиваю шею и заглядываю в квадратное нутро нашего почтового ящика. Полуулыбаясь мне, в полутьме ящика лежит ламинированная фотография специального агента, у правого уха которого стоит рыжий муравей. А у меня на глазах — очки специального агента. Специально-Агентские очки, принадлежащие специальному агенту, полуулыбаются мне из нашего почтового ящика.

Я снимаю свою футболку и, как могу, плотно затыкаю ею отверстие для писем. Потом достаю наш задубевший на солнце зеленый садовый шланг, и сую его в почтовый ящик, и включаю воду, и смываю всех муравьев — вода переносит их через край ящика, и они невольно превращаются в сорвиголов, спускающихся с игрушечного Ниагарского водопада без всяких там бочек прямо в клумбу погибших и почти погибших цветов. Я втаптываю их в грязь. Специальный агент продолжает полуулыбаться мне своей загадочной полуулыбкой со своего пластикового плотика, отважно кружащегося в водовороте у верхнего обреза нашего почтового ящика. Я вынимаю его из воды и сушу у себя на шортах. Его зовут Гэмилтон Уокер. Специальный агент АСБР № 4563. Не уверенный в себе, несмотря на шикарную челку и бычью шею, которым я завидую до смерти. Мужчина у южного угла нашего дома, который сказал Дину Фрибергу сначала: «Детский мятеж», — а потом: «Тухлое это дело, Дин».

Я прячу зеркальные Специально-Агентские Очки в камнях у нашего дома, потому что слишком часто видел собственное отражение в похожих очках на носу у папы, так что не знаю, как он отнесется к этим.

Он до сих пор сидит на заднем крыльце в своем полосатом шезлонге, держа в руках бутылку пива и возмущенно фыркая в сумерки — перебирая то, что сделал он, и что сделали они, и что он не сделал, но стоило бы сделать.

— Смотри, что я нашел у нас в почтовом ящике. — Я протягиваю ему карточку-удостоверение. Он берет ее у меня. Смотрит на лицевую сторону. Поворачивает и смотрит на обратную. Потом снова смотрит на лицевую, и расплывается в широкой улыбке, и подносит Гэмилтона Уокера размером с почтовую марку к самому носу, и говорит ему: «Гэмилтон Уокер, очень мило с твоей стороны». Потом переводит взгляд на меня и говорит: «Очень мило с его стороны».

— Почему? — спрашиваю я.

— Ну, Хант, я это так понимаю, что специальному агенту Гэмилтону Уокеру не понравилось, что он увидел здесь сегодня… и он уволился. Вышел через нашу парадную калитку и сказал Дину Фрибергу, чтобы тот забрал ее и сунул в… — Он делает большой глоток пива прямо из горла.

— Дин Фриберг вышел через заднюю калитку, — поправляю я.

— Ну, во всяком случае, вышел через нашу заднюю калитку и решил посоветовать ему забрать и сунуть, — говорит он.

Настроение у отца заметно улучшается.

— А еще что? — спрашиваю я.

— Что еще? — отвечает он вопросом на вопрос. — Сдается мне, что еще этот Гэмилтон Уокер, этот тип, стоявший вон там, — он указывает карточкой-удостоверением на южный угол нашего дома, — ходил в школу специальных агентов, и там его научили, с какими разновидностями зла положено биться специальным агентам, и научили, как с ними биться. С четырьмя разновидностями зла. К которым относятся Твердолобые Коммунисты, и Ползучие Социалисты, и Азиатские Дикари, и Северные Соседи. И сдается мне, ему рассказали там обо всех их темных посягательствах, и закалили всю ту храбрость, что была у него с рождения, чтобы он бился с этими их темными посягательствами. И он, перед тем как кончить эту их школу специальных агентов, поклялся отдать жизнь за хрупкую и прекрасную демократию, то бишь Австралию, защищая ее от ихних темных посягательств. — Отец ставит третью бутылку пива на землю и потирает руки.