Гроза над Польшей - Андрей Максимушкин

– Чтоб за четверть часа доехали и все там обыскали! – рыкнул Вильгельм Тислер. – За людей не бойся, я высылаю броню. Миде заберут и отвезут к врачу.

– Слушаюсь, – Тохольте постарался выдавить из себя чуточку энтузиазма, специально для взводного. Получилось плохо.

Выполнить приказ буквально – добраться до проклятого хутора за четверть часа – не удалось. Пока собирались, рубили лапник под лежак для Иоганна Миде, прошло минут пять, на дорогу до хутора потратили еще двадцать. Однако успели, лейтенант Тислер вызвал по рации командира отделения как раз в тот момент, когда бронетранспортер подкатывал к воротам фольварка, а ребята готовились спешиваться. Взводный радировал для того, чтоб сообщить, что Миде забрали, с солдатом все в порядке, его везут в больницу.

Трое бойцов побежали вокруг забора в поисках лазеек или задней калитки. Тохольте вразвалочку подошел к воротам и пару раз как следует стукнул прикладом по калитке. Открывай, давай! Ответом ему послужил только истошный лай собаки. Хорст уже подумывал, не стоит ли перелезть через забор, благо он не высок, два метра и поверху доски не заострены, а обшиты планками.

За воротами послышался шум, топот, кто-то уронил пустое ведро, собака успокоилась, лай сменился глухим ворчанием. Хорст обернулся, окинул оценивающим взглядом своих ребят и еще раз приложил по калитке, да так, что чуть ее не вынес.

– Клац-клац, дома кто есть? – поинтересовался унтер-фельдфебель.

– Я бегу, пан солдат. Бегу! – крикнули с жутким акцентом дребезжащим старческим голосом.

Задвижка щелкнула, и на пороге появился седовласый старец. Подняв на Хорста мутные выцветшие глаза, дед залопотал по-польски. Судя по интонациям, рассказывал что-то или жаловался, без переводчика и не понять. Возникла заминка. Отодвинуть старика в сторону и пройти Тохольте стеснялся, а дед знай себе трещал, как сухие дрова.

– Дорогу, старый пень! – не выдержал Рудольф. Дед ему порядком надоел.

– Пан солдат хочет зайти? – старик сразу вспомнил человеческий язык. – Только у нас ничего нет. Вудки нет, пива нет, браги нет, свинины нет, сосисок нет.

Дед еще долго бы перечислял, чего у него нет, но двинувшийся вперед ефрейтор просто заставил его отступить в сторону. Надоел. Специально зубы заговаривает, чтоб успели спрятать недозволенное к хранению.

Во дворе Киршбаум первым делом обратил внимание на новенький трактор. Агрегат купили только в этом году, заводская краска не успела обтереться, крылья и боковины без вмятин. На нем даже почти не работали. Только успели убрать озимые, может быть. Хм, если бауэр раскошелился на такое, просто удивительно, что у него в доме ничего нет. Хотя спиртного точно может и не быть. Некогда ему пить. Замечено – поляк, работающий как немец, и живет как немец.

Выглянувшие из дома молодой паренек и девушка, почти девочка лет четырнадцати, во все глаза смотрели на солдат. А вот и кто постарше появился – из сарая вышел мужчина средних лет в замаранной рваной рубахе и испачканных навозом сапогах.

– Посторонние в доме есть? – интересуется Хорст Тохольте.

– Да, уже есть, – ответствовал крестьянин, упирая руки в боки.

– Кто?

– Пять немецких солдат.

– Я спрашиваю, кроме нас и твоей семьи, посторонние есть? – Хорст свирепо вращал глазами, однако про себя и Тохольте, и Киршбаум были восхищены удачной незатейливой шуткой.

Молодец поляк, не строит из себя темное тупое быдло из глубинки, лишь бы отстали, знает себе цену.

– Нет. Посторонних сегодня нет, у меня гости редко бывают. Вот два дня назад торговец заглядывал, хотел урожай сторговать.

– Сторговал?

– Нет. Как соберу, подсчитаю, так и повезу закупщикам, а крапивное племя у меня гроша ломаного не получит, пусть дураков ищут.

Говорил поляк правильно, почти без акцента. Видно было, немецкий для него хоть и не родной, но и не чужой. Языковая практика регулярная. За последние дни Рудольф Киршбаум наслышался таких акцентов, такого косноязычного коверканья языка Гете, Ницше и Шиллера, что уши вянут, а язык сам по себе к небу прирастает. С этим же человеком поговорить приятно.

Машину Сташко остановил на въезде в село. «Так принято, если идешь к святому Каролю Войтыле», – заметил Юрген Ост. Закрывать салон не стали, оказалось, что здесь не воруют. В селе вообще не воруют, положи на землю деньги и иди спокойно. Если тебе их не принесут, то сам потом заберешь, где оставил! Чудо настоящее.

По дороге к костелу Виктор Николаевич обратил внимание на зажиточность села. Домов мало, деревенька крошечная, но все вокруг обихожено, дома и заборы крепкие, стоят основательно. Ни одной покосившейся хибары, ни одного перекошенного ставня или битого окна. Улица подсыпана щебенкой, привычных деревенских ям и луж, в которых и трактор утонет, не видно. Перед домами разбиты палисадники.

Вот и церковь. Храм небольшой, но видно, что он в хороших руках, ограда сверкает свежей краской, дорожки подметены. К задней стене примыкают строительные леса, двое мужиков в рабочих спецовках красят оконные рамы.

– Богато живут, даже хуторяне не так зажиточны, – уважительно протянул Виктор Котлов.

За время своего недолгого пребывания на землях генерал-губернаторства вице-адмирал еще не видел такой богатой польской деревни. Наоборот, он уже привык на глаз из окна машины отличать немецкие селения от польских. В первую очередь по заборам, признакам благополучия или нищеты. Да и рассказы Юргена Оста подтверждали вывод о повальной беспробудной бедности местных, тщетности всех попыток выбраться из нищеты.

– Телевизор не смотрят, радио не слушают, газет не читают, – рассудительно ответствовал капитан Ост, – вот и живут. Вудку пьют только по большим праздникам, и в меру. А если не пьешь, идиотские фильмы не смотришь, пропаганду не слушаешь, что еще в деревне делать? Только работать.

– Молодцы. Редкое у вас дело. Это все отец Кароль постарался?

– Я же говорил, он святой.

Было далеко за полдень. Обедня давно закончилась, и прихожане разошлись по домам. На улицах пустынно, только у колодца судачат несколько пани. Вечная картина в любой день и у любого деревенского колодца. Там, где встречаются больше одной женщины, без разговоров и пересудов не обходится.

Проходя в ворота церковной ограды, капитан Ост снял фуражку, Сташко последовал его примеру. Боевитый, шебутной, немало видевший в свои юные годы паренек неожиданно присмирел и спрятался за спину командира. На лице Сташко появилось непривычное для него мечтательное выражение, небесной синевы глаза светились теплом и нежной грустью.

Виктор Николаевич тихо дивился происходящим с его спутниками переменам. Сам он давно уже относился к церковникам и церкви как к своего рода торговцам, пиетета и почтения он к ним не испытывал, если те того не заслуживали. Разве может верить в какого-то там заоблачного бога прошедший огонь, воду и медные трубы ветеран флота? Разве может серьезно относиться к загробным карам моряк, неоднократно бывавший под ударом эсминцев, знающий, что чувствует человек, когда за бортом подлодки рвутся глубинные бомбы? Ад после такого кажется детскими играми. И бог не властен над сталью кораблей и атомом энергоустановок.