Всё, всегда, везде. Как мы стали постмодернистами - Стюарт Джеффрис

будет стирать их, это будет означать что вы практически мертвы. Это то, что заставляет любого оборачиваться через некоторое время, когда за ним следят».

Бодрийяр описал Софи Калль как «влиятельную светловолосую фигуру, [остающуюся] за кадром, [которая] не оставляет следов, следуя за ним: она потерялась в следах другого. Но она крадет его следы. Она его фотографирует. <…> Это не обычные туристические снимки чьего-то присутствия где-то, а скорее снимки чьего-то отсутствия, отсутствия того, за кем следят, отсутствия следящего; их взаимного отсутствия»[257]. В Адресной книге не одна жертва убийства, а две: Калль стирает и свою жертву, и саму себя.

Теперь мы можем увидеть, почему требование Пьера Бодри, чтобы газета напечатала обнаженную фотографию его обидчицы, было неуместным. Он полагал, что вторжение в чужую частную жизнь равноценно унижению, которое должен испытывать тот, чья фотография появится в газете. Способом восстановить свою мужественность после унижения женщиной, осуществленного посредством публикации газетных статей, он выбрал попытку вернуть гетеронормативный порядок, который она разрушила своим арт-проектом. Его месть, если это будет в данном случае правильным словом, была бы одновременно и сексистской, и скучной. Он интерпретировал ее художественную работу, Адресную книгу, как свое унижение, а не как искусство и не как исследование того, чем мог бы быть портрет в нашу фрагментированную, постмодернистскую эпоху.

Бодри, без сомнения, пытался таким образом дать Калль представление о том, каково это — быть публично выставляемым напоказ; но, если бы он знал о ней чуть больше, он бы понял, что это было глупо. Калль успела поработать стриптизершей на пляс Пигаль, в парижском квартале красных фонарей, и поэтому в профессиональном плане, насколько это вообще возможно, была привычна к тому, чтобы находиться обнаженной под пристальными взглядами мужчин. И конечно, основываясь на этом опыте, она издала книгу под названием Стриптиз, где ее откровенные фотографии на работе соседствовали с открытками, которые ее родители получили от друзей по случаю рождения дочери. «Все они надеялись, что Софи будет хорошей девочкой», — сказала мне она. Так что Калль согласилась исполнить требование Пьера Бодри, и ее обнаженная фотография появилась в газете. «Он пытался выглядеть очень агрессивным. Ему не нравилось то, что я сделала».

Калль утверждала, что она работала стриптизершей не только потому, что ей нужны были деньги, но и из желания добровольно пройти испытание. «Я спросила себя: „Я отказываюсь [от такой работы] только потому, что против этого выступают другие феминистки?“ И я поняла, что на самом деле боюсь быть психологически сокрушенной чужими взглядами. Но почему я при этом считала, что работать обнаженной натурщицей для художника — это нормально?» Стриптиз заставил ее почувствовать себя сильной: «Для меня они [ее клиенты] были жалкими, и я смотрела на них с презрением. Я придала этому презрению свой стиль, и они были им парализованы»[258]. И снова Софи Калль наслаждалась соблюдением правил игры, преодолевая свой страх психологического воздействия чужого взгляда (и, как оказалось, работая над арт-проектом, который принесет ей известность). Если нагота — лучшая маскировка, то обнаженная стриптизерша, с ее презрительным взглядом, выставляет напоказ меньше себя, чем любой из присутствующих в стриптиз-клубе Pigalle. Ее нагота — это то, чем она не является; ее там нет, в отличие от сгорающих от любопытства зрителей. Всё это выглядит так, как будто она пыталась ничего не ощущать, или с помощью искусства убегала от себя, или, лучше сказать, стирала себя. Это то, что делает искусство Калль постмодернистским.

Когда ей исполнился пятьдесят один, Калль получила по электронной почте письмо от своего экс-бойфренда, который сообщал ей, что между ними всё кончено. Длинное, псевдолитературное и эгоистическое послание заканчивалось словами: «Prenez soin de vous» («Береги себя»). И она позаботилась о себе. Для своего проекта Prenez soin de vous, представленного на Венецианской биеннале 2007 года она выбрала 107 женщин — друзей, знакомых, рекомендованных ей специалистов примерно своего возраста — чтобы попросить их проанализировать письмо с точки зрения их профессиональной деятельности. Психиатр, лексикограф, составитель кроссвордов, психолог, юрист и знаток Талмуда, и даже попугай и кукла-марионетка помогли Калль создать произведение, которое один критик назвал вавилонской башней женского презрения — хотя и очень забавной, и доказавшей Пьеру Бодри, что мстить следует иначе: не через требование публикации обнаженных фотографий человека, который якобы обидел вас, а через беспощадную деконструкцию его текста.

С этой точки зрения Софи Калль — органический интеллектуал, революционер, сражающийся не на баррикадах, а посредством искусства, бросающего вызов буржуазным нормам и ценностям, которые кажутся всем здравым смыслом. Преследуя своих жертв-мужчин, она нападала на саму основу наследия французской буржуазной революции, показывая, что то, что выглядело естественным, на самом деле социально сконструировано и создано для угнетения. Если Пьер Д. и Анри Б. так не считали, когда она вторглась в их частную жизнь, то лишь потому, что они сами были частью проблемы. Она утверждала то, на что французские традиции почти не обращали внимания: не права человека, а право женщины ниспровергать права мужчины.

II

Пока Софи Калль в Париже преследовала Пьера Бодри, в Калифорнии фирма Apple готовила к выпуску свой первый персональный компьютер Macintosh. Его появление ознаменовало собой начало новой эры, в которой технологии — по крайней мере, так заявляли их приверженцы — должны освободить нас от господства самонадеянных государств. Однако оказалось, что это эра, когда технологии будут преследовать нас и следить за нами в таких местах, куда Софи Калль, возможно, побоялась бы даже заглянуть. Они будут готовы залезть в самые глубины наших душ ради сбора данных. По мнению критиков, эпоха Apple стала эпохой, когда мы добровольно желали над собой господства глобальных киберолигархий, функция которых стала для нас чем-то вроде христианской религии.

Умберто Эко, не совсем шутя, утверждал, что Apple напоминает католическую церковь и обладает иезуитской гениальностью в разработке удобных интерфейсов, которые вынуждают верующих преклониться перед ее алтарем. Между тем главный соперник Apple, корпорация Microsoft, представляет протестантизм:

Более того, «Макинтош» — это католицизм времен Контрреформации, следующий принятой иезуитами программе воспитания «Ratio Studiorum» («План обучения»). Он дружелюбен, щедр, сговорчив и указывает верующему шаг за шагом, что нужно делать, чтобы достичь если уж не Царствия Небесного, так хотя бы момента окончательной печати документа. Это как катехизис — суть Откровения объяснена доходчивыми словами и яркими картинками.

DOS [Операционная система Microsoft] — это протестантизм, причем кальвинистского толка. Оставляет свободу в толковании Писания, требует личных и выстраданных решений, навязывает изощренную герменевтику и считает само