Дорога соли - Джейн Джонсон

Таиб мрачно улыбнулся.

— Мы. Берберы — коренной народ Северной Африки. Мы жили здесь еще до того, как пришли римляне, задолго до нашествия арабов. У нас были свой язык, культура, религия, обычаи и верования. Арабы пришли из восточных пустынь в семнадцатом веке и принесли с собой ислам, который был для нас как огненный меч. После вторжения арабов их законы запрещали говорить на берберском языке и писать, используя алфавит тифинаг. Даже тот человек, который дома говорил на берберском, считался подрывным элементом. Но берберы — народ гордый, всегда живущий на грани нужды и знающий, как противостоять превосходящим силам. Они стали сопротивляться, но были жестоко подавлены. Однако берберы все равно продолжают бороться, все эти века упрямо сопротивляясь арабскому, а потом и французскому влиянию. Сформировалось берберское сепаратистское движение сопротивления. В правление марокканского короля Хасана Второго всякий, кто поддерживал его, рисковал получить наказание в виде ударов палками, а то и похуже. Но чем сильней наступишь на змею, тем больше ей захочется тебя укусить.

— Да, — сказал Азаз, всегда веселое и жизнерадостное лицо которого теперь стало серьезным. — Плохие были времена. Многие наших сторонники тогда просто куда-то исчезали.

— Отец Азаза был членом сепаратистского движения, но не брал в руки оружия, просто выступал за свободные выборы и погиб в тюрьме, — мрачно произнес Таиб. — Теперь о таких вещах никто не говорит. Новый король совсем другой, куда более прогрессивный, чем его дедушка Мохаммед Пятый или отец Хасан Второй. Он понимает, что если удастся сделать Марокко современной преуспевающей страной, то можно будет избежать брожений и политических беспорядков.

Мы еще раз завернули за угол и наткнулись на отару тощих овец, перекрывшую дорогу. Я глазам своим не верила. Где же они тут пасутся? Вокруг, насколько хватало глаз, ни единого пятнышка зелени. Ей-богу, животные здесь, должно быть, столь же закаленные, как и люди. Таких даже есть жалко.

— А почему движение не получило большой поддержки? — спросила я.

Таиб немного подумал, выстукивая пальцами по рулю какой-то незнакомый сложный ритм и пережидая, пока овцы пройдут, потом ответил:

— У большинства марокканцев берберские корни, но далеко не все они считают себя таковыми. Просто не могут себе позволить. В прошлом веке было особенно трудно. В Марокко пришли французские колонизаторы и принялись выкачивать наши ресурсы. Полыхали войны, в результате, конечно же, распространилась нищета. Если хочешь преуспеть в жизни, надо хорошо говорить по-арабски и по-французски. Того человека, который владеет лишь берберским, все считают бедняком, невежественным крестьянином и относятся к нему соответственно. Молодое поколение отказывается зарабатывать на жизнь в деревне. Там ты обречен сводить концы с концами. Все стремятся переехать в город и перенять западный образ жизни, не бороться с системой, а вписаться в нее. — Он глубоко вздохнул и продолжил: — Далеко ходить не надо. Пример — моя семья. Одна Лалла Фатма остается надеждой на спасение нашего культурного наследия. Мы утратили родной язык и наши обычаи. Даже в самых отдаленных местах люди уже не умеют читать на тифинаге и писать на нем. Устный язык худо-бедно удалось пока сохранить, но алфавит мы давно утратили. Сейчас власти хоть как-то поддерживают обучение нашему письму в школе. Король назвал культуру амазигов национальным достоянием. Но вред причинялся слишком долго. Мне очень стыдно, что вы не можете подойти в Тафрауте к любому человеку и попросить его прочитать, что написано в вашем амулете. Сейчас никто такого не сделает, хотя это письменная форма нашего собственного языка, на котором мы говорим каждый день.

До сих пор я не отдавала себе отчета в том, что язык, на котором говорят все вокруг, и странные значки в амулете связаны между собой. Вдруг я поняла, почему человечек на стенке показался мне столь знакомым. Точно таким был один значок в тексте, хранящемся в амулете. Как удивительно! Эта неожиданная связь вызвала у меня странное чувство, душевный подъем и смятение.

Наконец последняя овца запрыгнула на каменистую насыпь, мы повернули налево и двинулись вверх по немощеной дороге, громко шурша колесами по камням.

— А какое место во всем этом занимают туареги? — спросила я.

Таиб, мастерски вертя баранку, лихо объезжал выбоины на дороге.

— Хороший вопрос, — заметил он. — Когда-то мы все были единым народом. Берберы жили по всей Северной Африке, от Марокко на западе до Египта на востоке. Когда римляне завоевали Магриб, часть местного населения капитулировала перед ними, другие продолжали сопротивляться, а кое-кто отступил в пустыню. Это были туареги. Там, живя вне политических границ и всякой верховной власти, они ухитрялись избегать даже бедуинских набегов, а потому сумели сохранить корни нашей культуры, включая древний алфавит. Теперь они единственные хранители письменности тифинаг, в частности древнейшей его формы, как в вашем амулете.

— Вы уверены, что надпись древняя?

— По форме и стилю исполнения амулет традиционный, я не сомневаюсь в этом. Что же касается туарегов, то не забывайте, что их образ жизни почти не менялся целое тысячелетие, до самого недавнего времени. Но последние поколения сильно пострадали от засухи, голода и преследований. Число туарегов значительно сократилось. Разумеется, современный мир оказал на них некоторое влияние. Говоря, что ваш амулет древний, я имею в виду, что его узор и форма выглядят как у древних, они передаются поколениями кузнецов от отца к сыну в течение веков. Так что вашему ожерелью может быть тысяча лет, сотня и даже меньше. Точно сказать пока трудно. Я узнаю этот узор, но хорошо бы выяснить что-нибудь о его происхождении. Тогда можно будет наверняка определить возраст этой вещицы. Впрочем, записка внутри. Может быть, она что-нибудь и подскажет. Вот тут-то нам и пригодится Лаллава.

— А-а, Лаллава, — сказал Азаз, и я поняла, что упоминание этого имени в высшей степени обрадовало его. — Лучше ее никто в мире не умеет готовить мсмен![52]

Лаллава. Это имя я уже слышала, ну да, во сне, причем не раз. Сердце мое сжалось.

Мы постучали в дверь, но Лаллава нам не ответила. Таиб подошел к окну, стал вглядываться в стекло и громко звать ее по имени.

— Она уже совсем плохо слышит и в последнее время много спит, — сообщил он мне.

Но как Таиб ни стучал, как ни кричал, никто ему не ответил.

Мы зашли с задней стороны ее маленького домика, сложенного из сырцового кирпича и выкрашенного, как и все остальные строения по соседству, той же терракотовой краской. За загородкой было пусто. В пыли валялись куриные перья, засохший козий помет, но самих животных не было и следа, если не считать затхлого запаха, висевшего в жарком дневном воздухе.

Азаз нахмурился и что-то сказал Таибу.

Тот покачал головой и пояснил:

— Куда-то пропали животные, а она ими очень гордилась. Тут что-то не так. Пойду поищу Хабибу. Она должна знать.