Призраки осени - Юрий Некрасов

– Покупатели были уже там?

– Нет, приехали со мной.

– В вашей машине?

– Нет, в своей.

«Мы нашли там вторую машину, чуть ниже по склону», – поделился Финч и сел в угол, там было удобней дремать.

– Это покупатели так с вами обошлись?

– Вы имеете в виду задержание полицией на семь часов?

– Нет, лопату.

– Ах, это?! Да, лопатой работать они умеют.

Слаповски не выдержал и хлопнул ладонью по столу. Звук размазался о потолок и стены. Слаповски зашипел, принялся дуть на руку, придавил задницей стол и неожиданно горько рассмеялся.

– Надо же, – сказал он, проглатывая ком в горле. Лайт кожей чуял его обиду. – Мне двадцать восемь, а я всего лишь патрульный, стажер в убойном. Я хочу помогать людям. А самая разговорчивая моя компания на сегодня – два трупа!

Похожий на выпотрошенного клерка, Слаповски страдал. Верхняя пуговица на рубашке оторвалась и висела на одной нитке. В уголках глаз засахарился сонный мусор. Перхоть оттоптала плечи его свитера. Лайт проникся к копу искренней симпатией, но той хватило буквально на пару минут.

– Я правда плохо все помню, сэр, – пожаловался Лайт. – Их было двое, парень и девушка. Они уже приходили ко мне. Хотели купить дом. А! – неожиданно вспомнил он. – Это те самые, что нашли парня в доме и отвезли в больницу.

– Парня? – непонимающе скривился Слаповски.

– Кто-то избил парнишку в подвале, а мои покупатели свезли его в госпиталь.

Финч проснулся и влез в разговор.

– Ну и дела! Я ведь охранял этих двоих.

– Покупателей?!!

– Да нет же, парня и мальчишку. Жертв дома. Не помнишь, что ли?!

– Я был выходной, – оправдывался Слаповски. – Приезжала теща…

– Опа! – глаза Финча загорелись восхищением. – Ниточка!

Напарники вцепились друг в друга и начали что-то горячо обсуждать. Лайту сразу стало неинтересно. Эти двое как будто вытолкнули его из своего воздушного пузыря, и он опять очутился в давящей пасмурной бездне. Канонадой вернулась икота. Пришлось зажать рот, чтобы не начать каркать на всю комнату.

– Этого – в камеру! – отрывисто приказал Слаповски. В судьбе Доплера наконец-то наступила какая-то определенность. Сэма провели мимо Филлсона, и он буквально услышал, как на утроенных скоростях работают мысли детектива. Лайт покорно ждал своей участи. – А вы – на связи. Все время у телефона! И не смейте покидать город – пойдете как соучастник.

Вечерний город швырял к ногам Лайта хрустящую листву. Ветру нравилась корона волос Филлсона.

Фонари еще не зажгли, и солнце путалось лучами в кроне осенних деревьев, обливая их фальшивой позолотой. Лайт чувствовал себя китом, которого заставляют постоянно выбрасывать фонтан воды. Икая, Лайт едва держался на ногах.

Дома горел свет.

Лайт не помнил, выключал ли его утром.

Боже мой, утро! Оно было только что, протяни руку и почувствуешь тепло чайника.

Тот действительно парил носиком.

Телевизор работал. Лайт вслушался в домашний шум и сквозь всхлипы икания опознал гудение унитазного бачка, только начавшего набирать воду.

– Нам некуда пойти, – извиняющимся тоном сказал мужчина и бросился к Лайту, перехватил его руку, зажал ладонью рот и горячо зашептал:

– Никогда, никогда больше мы не причиним вам вреда. Если не будете кричать?!

Лайт отрицательно помотал головой. Желание икнуть разбухло в его груди, грозясь разорвать легкие. Это было невыносимо. Еще миг и…

Руки, державшие его, исчезли.

Филлсон приготовился оглушительно икнуть. И не смог.

Женщина лежала в его кровати ничком. Ее голова, перемотанная огромным банным полотенцем, выглядела скверно.

– Совсем плоха, – поделился мужчина. Лайта поразила забота в его голосе. Он действительно любил свою даму.

– Дайте нам время до утра, – попросил ужасный человек. – И мы сдержим свое слово. Все это больше не коснется вас. Даже если залезете в самую сердцевину. Клянусь!

На Филлсона обрушилась усталость. Пришла, как лавина. Последние несколько часов Лайт слышал, как она сходит с вершины, и вот теперь белая смерть неслась на него, оглушающая и грозная.

– Эй, – убийца мягко дернул его за руку, – вы сейчас уснете. Скажите только, где череп? Он мне очень нужен.

– Доплер, – соврал Лайт и поразился этому ответу. Сил поправлять себя не было.

– Доплер! – повторил мужчина, как проклятие, и сжал кулаки.

– А в больнице тоже ваши? – утопая в снегу, пробормотал Лайт.

– Больница… – разнеслось по комнате, и мир кончился.

С некоторых пор карлики приводили к нему детей.

Показывали, как на ярмарке, крутили туда-сюда, растягивали в притворной улыбке трясущиеся рты, дергали за косички, сдували челку на глаза, после чего накрывали иллюминатор плотной тканью и оставляли Ньютона наедине с голосами.

Сначала они трепыхались, как свеча на ветру. Потом расшибались в плач. Иногда в крик. Реже в хохот. Но когда дело доходило до пиршества, все поступали одинаково. Начинали петь.

Рэндж думал, что сумеет порвать вены на запястьях. Дух оказался слабее зубов. Ньютону едва хватило смелости прокусить кожу. Сдавшись, он захныкал и принялся размазывать отчаяние по лицу.

Теперь он почти не спал.

Дрема, вязкая, как мёд, неспешно заполняла душу. Тело оборвало корни с кожей. Щиколотки, обглоданные до мяса кандалами, стали далекой провинцией у моря. Где-то внутри, среди расщелин и каверн кишечника бурлила магма. Организм сам открывал шлюзы и сбрасывал балласт.

Кто-то подкармливал его, заталкивая в рот куски твердого сыра и вареной репы, ругался шепотом, бил по щекам, заставляя жевать. Ньютон пробовал отбиваться, но руки кормильца оказались не в пример сильнее его дряблых веток.

Кобольд приходил раз в пару дней.

Неловкость топталась на его лице болезненным румянцем. Карлик не мог сносить новой роли. Маска стала слишком велика и сползала на уши. Ньютон не отвечал, и циркач вел бесконечные беседы с собой.

Исповедь стала ритуалом.

Кобольд выкатывал из-за кулисы одну и ту же бочку, с кряхтением ставил ее на попа. Он беспрестанно озирался, проверяя, не подсматривает ли за ним спрут. Но аквариум монстра был надежно задернут все время, кроме выступлений и кормежки.

Карлик садился и принимался неуклюже творить самокрутку. Табак рассыпался. Короткие пальцы комкали бумагу. Наконец Кобольд вскакивал на бочке, отшвыривал неудачную папиросу, размахивая руками и рыча, распахивал иллюминатор и долго вглядывался в вонючую темень, пытаясь отыскать глаза Рэнджа.