Мертвый и живой - Дин Кунц

Она сощурилась, пытаясь разглядеть хотя бы общие контуры, базовую биологическую структуру, но Воскресителя окутывало сияние, пробиться сквозь которое ее органам чувств не удавалось. А свет факелов, который теперь падал на Существо, придавал ему большую загадочность, чем тени, в которых оно пряталось, пока они к нему не приблизились.

Дурное предчувствие, которое поначалу испытывала Карсон, вернулось и начало нарастать. Сердце ускорило бег, дыхание то и дело перехватывало. А затем на мгновение, только на мгновение, она увидела Воскресителя таким, каким он был на самом деле, – жутким страшилищем, чудовищем, образ которого разум отшвыривал от себя, чтобы не обезуметь.

Один миг парализующей правды, а потом вновь сияние, совершенство красоты, полностью осознать которую разуму просто не под силу, удивительная форма, безо всякой конкретики, добродетель и праведность плоти, ее доброта, материализовавшаяся любовь… Страх унесло этой волной благожелательности. Сердце Карсон теперь билось легко и свободно, ушли проблемы с дыханием, кровь не холодела, волосы на затылке не вставали дыбом, и она знала, что каким бы ни был на самом деле Воскреситель, рядом с ним все в безопасности, в безопасности, и он с ними заодно.

Джоко в большом автомобиле. Не за рулем. Этот день еще придет. Все, что ему нужно, так это ключи. И подушка под зад. И ходули, чтобы нажимать на педали в полу. И надежная карта. И место, куда поехать.

А пока ехать пассажиром очень неплохо. Это приятно, когда тебя везут.

– Первая автомобильная поездка Джоко, – сообщил он Эрике.

– И как тебе?

– Мягко. Комфортабельно. Не то что пробираться в ночи, боясь швабр и ведер.

Дождь барабанил по крыше. Дворники сметали воду с лобового стекла.

Джоко сидел сухим. Мчался сквозь дождь, но оставался сухим.

В ночи ветер тряс деревья. Тряс сильно. Почти так же сильно, как безумный пьяница тряс Джоко, крича: «Убирайся из моего сна, уродище, убирайся из моего сна!»

Ветер бился о борт автомобиля. Шипел и что-то бурчал в окно.

Джоко улыбнулся ветру.

Улыбка доставляла ему приятные ощущения. Выглядела, правда, не очень. Однажды он улыбнулся зеркалу, поэтому знал, как выглядит его улыбка. Но ощущения она вызывала приятные.

– Знаешь, что? – спросил он.

– Что?

– Знаешь, как долго Джоко не кувыркался, не прыгал, не делал ничего такого?

– С того момента, как сел сюда.

– И как давно?

– Больше получаса.

– Удивительно.

– Это твой рекорд?

– Должно быть. Прошлый равнялся двадцати семи минутам.

Может, расслабиться помогла Джоко одежда. Ему нравились штаны. Они закрывали тощий зад и колени, над которыми смеялись люди.

Перестав трясти Джоко, безумный пьяница закричал: «Что это за колени? От таких коленей меня тошнит! Никогда не видел коленей, от которых меня тошнило бы. Ты – уродище с вывороченными коленями!»

Потом пьяницу вырвало. В доказательство того, что колени Джоко вызвали у него тошноту.

Эрика была дисциплинированным водителем. Вела машину, целиком сосредоточившись на дороге. Смотрела прямо перед собой.

Она думала о дороге. Но и о чем-то еще. Джоко мог это сказать. Он уже умел немного читать ее сердце.

В свою первую ночь он нашел несколько глянцевых журналов. В урне. Прочитал их в проулке. Под фонарным столбом, который вонял кошачьей мочой.

Одна статья называлась «Ты можешь научиться читать ее сердце».

И для этого не требовалось вскрывать ей грудь и вырезать сердце. Что радовало. Джоко не любил крови.

Ему нравилось сердце внутри, где оно требовалось организму. Не снаружи, где он мог его видеть.

В любом случае, журнал рассказал Джоко, как читать ее сердце. Поэтому теперь он знал – что-то тревожит Эрику.

Тайком наблюдал за ней. Исподтишка бросал на нее короткие взгляды.

Эти тонкие ноздри… Джоко хотелось бы иметь такие ноздри. Не эти конкретно. Он не хотел забирать ее ноздри. Джоко просто хотел ноздри такие же, как у нее.

– Тебе грустно? – спросил Джоко.

В удивлении она посмотрела на него. Потом взгляд Эрики вернулся к дороге.

– Мир такой красивый.

– Да. Опасный, но красивый.

– Как бы мне хотелось принадлежать к нему.

– Так мы здесь.

– Быть в нем и принадлежать – не одно и то же.

– Как быть живым и жить, – кивнул Джоко.

Она вновь глянула на него, но промолчала. Смотрела на дорогу, дождь, движущиеся дворники.

Джоко надеялся, что не сморозил какую-то глупость. Но он был Джоко. Джоко и глупость шагали рука об руку, как Джоко и… уродство.

– Есть штаны, которые делают тебя умнее?

– Как штаны могут сделать кого-то умнее?

– В этих я красивее.

– Я рада, что они тебе нравятся.

Эрика убрала ногу с педали газа. Надавила на педаль тормоза. Они остановились.

– Джоко, посмотри.

Он приподнялся. Вытянул шею.

Олени неторопливо пересекали шоссе. Олень, две самки, олененок.

Ветер тряс деревья, шуршала высокая трава.

На длинных и тонких ногах олени вышагивали, как танцоры, точно выверив каждый шаг. Вот она – врожденная грациозность.

Золотисто-коричневая шерсть самок. Коричневая – оленя. Олененок цветом не отличался от самок, но добавлялись белые пятна. Хвосты, черные сверху, белые снизу.

Узкие благородные морды. Глаза, обеспечивающие чуть ли не круговой обзор.

С высоко поднятыми головами они посмотрели на «Мерседес», все только по разу. Они не боялись.

Олененок держался рядом с одной из самок. Уйдя с дороги, более не освещенный прямыми лучами фар, в сумраке, он принялся прыгать в мокрой траве.

Джоко наблюдал, как олененок прыгает в мокрой траве.

Еще один олень и самка. Дождевая вода блестела на рогах оленя.

Джоко и Эрика наблюдали в молчании. Да и что они могли сказать?

Черное небо, льющийся дождь, темный лес по обе стороны дороги, трава, много оленей.

Что они могли сказать?

Когда олени ушли, Эрика вновь поехала на север.

– Быть и принадлежать, – прошептала она какое-то время спустя.

– Может, достаточно быть, – предположил Джоко. – Все тут такое красивое.

Хотя она повернулась к нему, он на нее не посмотрел. Не хотел видеть ее грустной.