Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения. Книга 7 - Алан Дин Фостер

они встретились, Ингельс отвёл её к своим родителям. Она чувствовала, что его отец был слишком чопорно вежлив с ней, и когда она перекрестно допрашивала Ингельса, он, в конце концов, признал, что его отец чувствовал, что она не подходит ему, не сочувствует ему.

— Ты хотела, чтобы я поведал тебе о своих снах, — продолжил он. — Я рассказал отцу о «морском сне» и понял, что он чего-то недоговаривает. Моя мать заставила его рассказать мне. Её отношение ко всему этому было таким же, как и у тебя, но она сказала моему отцу, чтобы он покончил с этим, он должен будет когда-нибудь всё рассказать мне. Поэтому он объяснил, что иногда он видел те же сны, что и его собственный отец, не зная почему. В детстве ему приснилось несколько таких же снов, что и мне, это продолжалось до одной ночи в середине двадцатых, кажется, он говорил о начале 1925 года. Потом ему приснился город, поднявшийся из моря. После этого он больше никогда не видел снов. Что ж, может быть, услышав это, я почувствовал облегчение, потому что в следующий раз мне тоже приснился город.

— Тебе снился город, — сказала Хилари.

— Тот самый. Я рассказал отцу об этом сне на следующее утро, подробности, о которых он мне не говорил, были одинаковыми в обоих наших снах. Я смотрел на океан, на то же место, что и всегда. Не спрашивай меня, откуда я знаю, что оно всегда одно и то же. Я знал. Некоторое время я наблюдал за отражением Луны на воде, потом увидел, что она дрожит. В следующее мгновение из океана поднялся остров с шумом, как у водопада, даже громче, громче всего, что я когда-либо слышал во время бодрствования; я действительно чувствовал боль в ушах. На острове находился город из огромных, зеленоватых блоков, покрытых водорослями, и вода стекала с них. А грязь кипела от выброшенных на берег существ, что задыхались и лопались. Прямо передо мной, надо мной и подо мной была дверь. Из неё сочилась грязь, и я знал, что огромное бледное лицо, которого я боялся, находится за этой дверью, готовясь выйти, открывая глаза в темноте. Я проснулся, и это был конец сна. Скажи, что это были всего лишь сны, если хочешь. Тебе будет легче поверить, что мы с отцом делились ими телепатически.

— Ты прекрасно знаешь, — сказала Хилари, — что я ничего такого не думаю.

— Нет? Тогда как тебе это? — резко заявил Ингельс. — На выставке, которую я сегодня посетил, имелась картина о нашем сновидении. И её нарисовал не я и не мой отец.

— И что это значит? — воскликнула Хилари. — Что ты имеешь в виду?

— Ну, сон, который я так живо помню после стольких лет, стоит того, чтобы о нём подумать. И эта картина предполагает, что она гораздо более объективно реальна.

— Значит, твой отец читал об этом острове в каком-то рассказе, — сказала Хилари. — Как и ты, как и художник. Что ещё ты можешь предложить?

— Ничего, — сказал Ингельс, наконец.

— Так что за странные вещи ты собирался мне рассказать?

— Это всё, — ответил он. — Только картина. Больше ничего. Действительно.

Хилари выглядела несчастной, немного пристыженной.

— Ты мне не веришь? — спросил он. — Иди сюда.

Когда коврик из овчины присоединился к их ласкам, она сказала:

— Мне действительно не нужно быть твоим экстрасенсом, не так ли?

— Нет, — ответил он, ощупывая её ухо языком, заставляя её приготовиться. Выключив на ходу стальные лампы на изогнутых ножках, Хилари повела Ингельса через квартиру, словно катая за собой магазинную тележку; они засмеялись, когда автомобильные фары осветили Мерси-Хилл и на мгновение — их руки. Они добрались до хрустящей постели и вдруг не смогли продолжить игру. Она обнимала его, пытаясь втянуть его глубже и глубже, мягко притираясь, Ингельс же пытался грубо оттолкнуть Хилари, чтобы заставить её вернуться с удвоенной силой. Они возвышались надо всем, кроме друг друга, задыхаясь. Он почувствовал, что поднимается в воздух, и закрыл глаза.

И стал падать в водоворот плоти, в огромную, почти неосвещённую пещеру, потолок которой, казалось, находился так же высоко над ним, как и небо. Ему предстояло ещё долгое падение, и он мог различить под собой движения огромных пузырей и верёвок из плоти, глаз, что раздувались и расщеплялись, гигантских тёмно-зеленых форм, лениво карабкающихся одна на другую.

— Нет, Господи, нет! — беспомощно воскликнул Ингельс. Он тяжело опустился на Хилари.

— О Боже, — сказала она. — Что ещё случилось?

Ингельс лежал рядом с ней. Потолок над ними дрожал от отражённого света. Всё выглядело соответственно его ощущениям. Он закрыл глаза и почувствовал тёмное спокойствие, но не мог долго удерживать глаза закрытыми.

— Всё в порядке, — сказал он. — Есть ещё кое-что, чего я тебе не сказал. Я знаю, ты беспокоишься о том, как я выгляжу в последнее время. Я говорил тебе, что это недостаток сна, и так оно и есть, но это потому, что я снова начал видеть сны. Это началось около девяти месяцев назад, как раз перед тем, как я встретил тебя, и я вижу их всё чаще, один или два раза в неделю. Только на этот раз я никогда не могу вспомнить, что мне снилось, возможно, потому, что я так долго не видел снов. Я думаю, это как-то связано с небом, может быть, с планетой, о которой мы слышали. Последний раз это произошло сегодня утром, после того, как ты ушла в библиотеку. По какой-то причине у меня нет снов, когда я рядом с тобой.

— Конечно, если ты хочешь вернуться к себе, иди, — сказала Хилари, глядя в потолок.

— С одной стороны, не хочу, — ответил он. — Это просто беда. Всякий раз, когда я пытаюсь увидеть сон, оказывается, что я не хочу спать, как будто борюсь со сном. Но сегодня я достаточно устал, чтобы просто задремать и всё-таки увидел сон. Весь день у меня были галлюцинации, которые, я думаю, исходят из него. И почему-то это кажется мне более срочным. Я должен был досмотреть сон. Я знал, что это важно, но картина убедила меня в том, что это нечто большее, чем сон. Хотел бы я, чтобы ты это поняла. Для меня это нелегко.

— А если я тебе поверю? — спросила она. — Что ты тогда сделаешь? Встанешь на улице и будешь предупреждать людей? Или попытаешься продать это своей газете? Я не хочу просто верить тебе. Как ты можешь думать, что другие поверят?

— Именно это мне и не нужно слышать, — сказал Ингельс. — Я хочу