Флэшмен в большой игре - Джордж Макдональд Фрейзер

И, не говоря ни слова более, ткнул большим пальцем в направлении храма, прижал руки ко рту и негромко ухнул по-совиному. Со стороны развалин донеслось ответное уханье и Тамвар кивнул мне, что можно идти дальше. «Ильдерим там», — сказал он и прежде, чем я успел спросить его, какого дьявола все это значит, растворился во тьме, а я продолжал с трудом продвигаться вперед, продираясь сквозь заросли и спотыкаясь о развалины, которые остались на месте старого храмового сада. В дверном проеме разрушенного здания показался отблеск огня и силуэт мужчины, замершего в ожидании, — даже на таком удалении я понял, что это был Ильдерим-Хан, а мгновением позже я уже был в его объятиях — его заросшая бородой физиономия ухмылялась, одной рукой он пожимал мне руку (я принял это с огромным облегчением), а потом, полуобняв, похлопал по спине — вторая его рука висела на перевязи. Затем пуштун издал горловой смешок и заметил, что я, наверное, заключил сделку с самим шайтаном, так как остался жив и смог прийти на эту встречу.

— Потому что мы слышали о Мируте, — заметил он, подводя меня поближе к костру, где с полдюжины его головорезов потеснились, чтобы освободить нам место. — И про Дели, Алигарх и остальное…

— Но какого черта ты делаешь здесь? — поинтересовался я. — С каких пор иррегулярная кавалерия разбивает бивуаки в развалинах, если у нее есть собственные квартиры?

Он уставился на меня, на минуту прекратив подбрасывать поленья в костер, и что-то в его взгляде заставило мою кровь заледенеть в жилах. Они все уставились на меня; несколько мгновений я переводил взгляд с одной ухмыляющейся рожи на другую и потом спросил вдруг охрипшим голосом:

— Что это значит? Ваш офицер — Генри-сагиб? Случилось что…

Ильдерим бросил полено в огонь и присел на корточки рядом со мной.

— Генри-сагиб умер, брат, — спокойно произнес он, — и Скин-сагиб, и сагиб — сборщик налогов, а также их жены и дети. Все они умерли.

Я и сейчас вспоминаю все это так же ясно, как видел тогда — темные силуэты по-ястребиному хищных лиц на фоне стены храма, в красноватых отблесках пламени и яркую полоску слезы, скатившейся по его щеке. Нечасто можно увидеть плачущего пуштуна, но Ильдерим-Хан плакал, когда рассказывал мне о том, что произошло в Джханси.

— Когда пришли сообщения из Мирута, эта черномазая шлюха, именующая себя махарани, заявила Скин-сагибу, что ей необходимо увеличить количество телохранителей, чтобы обеспечить безопасность собственной персоны и сокровищ, собранных во дворце. Время было неспокойным, а она говорила так сладко, что Скин, будучи молодым и глупым, дал ей все, что она захотела, — он даже сказал, что наша свободная кавалерия должна служить ей, и Кала-Хан (чтоб ему жариться в аду!) принял ее соль[143]и ее деньги, а с ним и еще двое других начальников. Но большая часть ее новых телохранителей были базарным отребьем — бадмаши, клифти-валла[144]и прочие уличные убийцы, привыкшие нападать вдесятером на одного, по которым плакала не одна тюрьма.

— Затем, две недели назад, начались волнения среди сипаев Двенадцатого пехотного полка; там из рук в руки передавали чапатти и цветки лотоса, и некоторые из них ночью подожгли бунгало. Но полковник-сагиб поговорил с ними и все, казалось, успокоилось. Потом прошли еще один день и одна ночь и Фаиз-Али вместе с этой лживой свиньей — Кала-Ханом, во главе толпы сипаев и этих новых героев из гвардии рани, напали на Звездный форт и завладели пушками и порохом и двинулись на британский квартал, чтобы предать его огню, но Скин-сагиб получил предупреждение от верных сипаев, так что хоть несколько сагибов попали в руки этих паразитов и были перерезаны, большинству не только удалось запереться в маленьком городском форте вместе со своими мэм-сагиб и малышами, но и дать мятежникам порядочный отпор. Они держались пять дней — мне ли не знать этого? Я тоже был там, вместе с Рафиком Тамваром, Шадман-Ханом и Мухаммед-дином, которых ты видишь здесь. Там я получил это, — он коснулся своей раненой руки, — бунтовщики семь раз пытались ворваться на стены.

— Они лезли, как саранча, — проворчал один из соваров, сидящих у огня. — И мы их давили, как саранчу.

— Затем кончилась провизия и вода, не осталось и пороха для бундуков,[145]— мрачно продолжал Ильдерим. — И Скин-сагиб — видал ли ты, брат, когда-нибудь, чтобы молодой человек так постарел всего за неделю? — сказал, что держаться больше невозможно, так как дети могут умереть. Он послал трех человек под белым флагом к рани, прося ее о помощи. А она — она ответила им, что ей нет дела до английских свиней.

— Не могу в это поверить, — обронил я.

— Слушай, брат, — и верь мне, потому что одним из этих троих был я, а вторым — сидящий здесь Мухаммед-дин и мы пришли к дворцовым воротам вместе с Мюреем-сагибом. Ему одному разрешили войти, а нас двоих бросили в вонючую яму, но нам рассказали, что произошло вслед за этим — что она отказала Мюррей-сагибу, а потом он был растерзан на куски в ее темнице. — Ильдерим повернулся и посмотрел на меня горящими глазами. — Я не знаю, как было на самом деле — но вот, что мне сказали; выслушай, что было дальше, а потом суди сам.

Он уставился на пламя, сжимая и разжимая кулак, а затем продолжил:

— Когда Скин-сагиб не получил ответа и увидел, что население города перешло на сторону мятежников, а дети продолжали страдать от голода и жажды, он приказал сдаться. И Кала-Хан согласился, так что сагибы открыли ворота и сдались на милость бунтовщиков.

Я вновь заметил слезу, скользнувшую по его бороде; он не смотрел на меня, продолжая вглядываться в пламя и говорить очень ровным голосом:

— Они привели всех белых — мужчин, женщин и детей — к Джокан-багу и сказали, что все пленные должны умереть. Женщины рыдали и бросались на колени, умоляя сохранить жизнь их детям. Мэм-сагиб, брат мой, леди, которых ты знал — лежали у ног этой базарной сволочи. Я сам видел это! — неожиданно вскрикнул он. — И эти неприкасаемые ублюдки — эти черви из высших каст, которые смеют называть себя мужчинами, а сами в ужасе убегают прочь, стоит только тени настоящего воина упасть на их чатти — эти мерзкие создания хохотали, издеваясь над мэм-сагиб и гнали их прочь пинками.

— И я видел это — я, Мухаммед-дин, так как эти сволочи привели нас в Джокан-баг, говоря: «Поглядите на своих могущественных сагибов, поглядите на гордых мэм-сагиб, которые раньше смотрели на нас, как на грязь — смотрите, как они пресмыкаются перед нами, ожидая смерти!»

— За это в аду их ждет трижды раскаленная печь, — произнес один из соваров, — помни об этом, риссалдар-сагиб.

— Даже если они будут гореть вечно — это недостаточная кара, — проворчал Ильдерим, — первыми они убили сагибов — сборщика налогов, Эндрюс-сагиба, Гордона, Берджесса, Тэйлора, Тарнбулла — всех. Они построили их в ряд и зарубили топорами. Скин-сагиба они убили последним; он просил пощадить его жену, но они хохотали ему в лицо и били его и, прежде чем зарезать, хотели поставить его на колени. «Я умру стоя, — сказал он, — сожалея лишь о том, что меня коснулись руки такой бесчестной сволочи. Бей, трус — ведь мои руки связаны!» И Бакшиш-Али, эта тюремная гнида, перерезал ему глотку. И на все это они заставили смотреть женщин и детей, крича: «Смотри, это кровь твоего мужа! Гляди, малыш, это — голова твоего папочки, попроси его поцеловать тебя!» А потом они поубивали всех мэм-сагиб, а жители города смотрели на это с приветственными криками и осыпали палачей цветами. И Скин мэм-сагиб сказала Фаизу-Али: «Если это доставит тебе удовольствие, сожги меня живьем или сделай со мной что хочешь, но только пощади детей!» Но они швыряли грязью ей в лицо и поклялись, что дети тоже умрут…