Поцелуй мертвеца - Лорел Гамильтон

Он лежал на животе так, что я могла рассмотреть всю длину обнаженных линий— от широких плеч, до мускулистой спины, сужающейся к талии; выпуклости его зада, ставшего упругим, круглым и пышным; изгиба его бедра, мышц его икр и ног, там где он спрятал свои пальцы под одеяло, сложенное в ногах кровати. Все что он сделал, всего лишь скрыл ступни под покрывалом, больше ничего. Я спрашивала его, почему он так делал, и он отвечал, что понятия не имеет, ему просто так нравится. По-моему исчерпывающий ответ.

Подняв на меня свои огромные лавандовые глаза, он улыбнулся той особенной улыбкой — отчасти дразнящей, отчасти — счастливой, и всегда сексуальной. От этого взгляда у меня перехватило дыхание, и скрутило низ живота, сорвав с моих губ рваное дыхание, когда я, наконец, вспомнила, что нужно дышать.

Видеть этих двоих в своей постели, и знать, что по желанию могу прикоснуться к любой части их тела любым возможным мне способом — делало меня настолько счастливой, что словами не передать.

— И что значит это выражение лица? — спросил Мика с легкой улыбкой.

— Счастлива, я просто счастлива.

Улыбка стала шире, и у него появился тот особый взгляд — немного застенчивый, слегка исподлобья, но с каким-то прищуром, дающим понять — он точно знает себе цену. Я никогда не могла разобраться, была ли его застенчивость лишь старой привычкой, либо стала частью этого мрачного взгляда хищника, и здесь я не имею в виду его животную сущность. Просто у некоторых мужчин бывает такой взгляд и выражение лица.

Натаниэль послал нам одновременно счастливую и собственническую улыбку. Когда дело касалось секса или утверждения в том, насколько красивым он был, он не проявлял никакой скромности. Когда Натаниэль вошел в мою жизнь, его проблемы состояли в том, что он считал, будто ценны лишь эти две части него. Я стала той, кто научил его любви без секса. Для него было внове узнать, что Мика и я любили его за что-то другое. То, что он был великолепным и просто потрясающим в постели — всего лишь сахарная глазурь, а не весь кексик. Хотя, надо признать, что глазурь была очень сладкой и вкусной, и если быть честной, не будь ее на кексе, был бы он такой же вкусняшкой?

— На тебе слишком много одежды, — сказал он.

Я посмотрела вниз, на ночную футболку, неопределенного размера, свисающую почти до колен. На ней красовались рождественские пингвинчики и вид был не из самых эротичных, но у меня не было халата, который выглядел бы не как белье, и как-то при Джине с Зиком, и особенно — при малыше Ченсе, которые остались с нами, мне казалось ночная футболка будет более подходящей одеждой для того, чтобы по-бырому сгонять в ванную перед сном, чем то короткое красное платьишко, что висело с внутренней стороны двери.

— Мне нужна одежда, которая не будет травмировать детскую психику, — сказала я, глядя вниз на катающихся на коньках пингвинят.

— Нам нужна еще одна ванная, — сказал Мика.

— Мне нравится идея превратить хозяйскую спальню в мастер-сюит[19], — поддакнул Натаниэль.

— Мы уже говорили об этом, но если мы решимся на это, то нам не останется места, где спать, на время ремонта, — сказала я.

— Мы можем перекантоваться пока у Жан-Клода, а Джина с Зиком пусть остаются здесь, таким образом, Ченс по-прежнему сможет наслаждаться солнышком, а они смогут следить за ходом ремонта, — предложил он.

Я нахмурилась

— Ты уже все продумал.

Он улыбнулся.

— Ага.

Не знаю, что бы я еще ему сказала, но тут Мика заметил:

— Ты до сих пор одета.

Я зыркнула на него, все еще хмурясь, но потом усмехнулась.

— Эй, у меня, по крайней мере, хоть ноги голые, а твои — все под простыней.

— Да на вас обоих многовато одежды, — вмешался Натаниэль. — Я один совсем обнажен.

Чтобы доказать это, он поднялся на колени и продемонстрировал такой вид, которого никогда не увидят завсегдатаи «Запретного плода». Захватив в горсть простыни, и стянув их с Мики, он пополз ко мне. Перегнувшись через спинку кровати, он одной рукой схватил меня за талию, другой за бедра, поднял меня, и с легкостью перебросил на кровать, упав рядышком так, что я внезапно оказалась между ними двумя. Мы все еще смеялись, когда рука Натаниэля начала путешествие под мою ночнушку. Он провел рукой по моему бедру, по талии, медленно продвинулся выше. Когда его рука коснулась моей груди, я перестала смеяться, но все же, как и он улыбалась.

Мика повернулся на бок рядом со мной и провел рукой вверх по другому моему боку, зеркально повторяя движения Натаниэля, пока каждый из них не захватил по груди и в их улыбках начало проскальзывать что-то более серьезное, но не менее приятное.

Мика первым начал постепенно задирать мою футболку. А Натаниэль перехватил эстафету, повторяя как зеркало. Я приподняла бедра, помогая им продолжать ее стягивать, а затем и вовсе освободить меня от нее через голову и руки. Мика бросил ее на пол и посмотрел на меня сверху вниз.

— Ну вот, так-то лучше, — произнес он низким, не с интонацией леопарда, а просто возбужденного мужчины голосом.

Я вдруг обнаружила, что лежу здесь обнаженной и смотрю на них снизу вверх. Они смотрели на меня в ответ, пара золотисто-зеленых глаз и пара лавандовых. И во взгляде и тех и других зарождалась тьма. Такой взгляд я видела у всех мужчин, с которыми была близка. Взгляд, показывающий, насколько они уверены в тебе, уверены, что ты не скажешь «нет», и что в этот момент ты всецело принадлежишь им. Возможно не навсегда, возможно не только им, но, тем не менее им, потому что даже в самом покорном мужчине есть что-то примитивное, заставляющее его желать обладать тобою, пусть и всего лишь ночь, час, мгновение. У женщин тоже может быть собственная версия подобного взгляда, но если она и была, я не находилась у зеркала в критический момент, а мой ограниченный опыт с женщинами не показал мне подобного выражения в их взгляде. Я не говорю, что его там нет, я просто его не видела.

Мика поцеловал меня, и теперь ему не нужно было беспокоиться о том, чтобы не травмировать чью-то психику, так что это были губы, язык, и, наконец, зубы, нежно впивающиеся в мою нижнюю губу, до тех пор, пока я не вскрикнула для него, и низкое мурлычущее рычание не полилось с его человеческих губ на мои, дав мне выпить этот мурлычущий звук своим горлом, словно у него имелся вкус и материя. Каково на вкус было мурлычущее рычание Мики? Корица; на вкус он был горячим и сладким. Я знала, что это новый ополаскиватель для полости рта, но из-за него его рот был на вкус как конфетка.

Натаниэль для меня всегда пах ванилью, и когда он прижался ко мне, этот сладкий запах смешался с ароматом корицы, и сочетание рта Мики, и кожи Натаниэля, было подобно Рождественским сахарным печенькам — ванильным, немного присыпанным сверху корицей, этакими красноватыми крупицами в сахаре... — сладость и пряность и тепло во рту.