Мое не мое тело. Пленница - Лика Семенова

все это время. Нет, не так: был ли он у нее. Но это казалось слишком… Меня не должно это интересовать. Никогда.

Я обернулась в сторону корабля, будто хотела различить где-то там Розали:

— Это ты прислал ее? Ро… — я осеклась. — Фиру?

Нордер-Галь плотно поджал губы, не сводя с меня колючего взгляда. Казалось, в его жемчужных глазах отражается хмурое осеннее небо.

— Ты сама говорила, что хочешь видеть ее, а не Пруста.

Я опустила голову, рассеянно кивнула:

— Да… Спасибо.

Теперь все изменилось — видеть мальчишку было приятнее. Но я не хотела в этом признаваться. Нордер-Галь выполнил мою просьбу, и я не могу тут же отказаться от своих слов. Иначе он больше не пойдет на уступки. Я должна казаться благодарной.

Вновь повисла тишина, и я чувствовала, как разгоняется сердце. Будто набирает обороты. Я шумно втянула воздух, стараясь успокоиться. Только не это. Я панически боялась наира. Искала его как ипохондрик — признаки болезни. Чудился и запах, и покалывание. Но тут же отпустило — ложная тревога.

Нордер-Галь представлялся каким-то другим. Или так казалось из-за смены обстановки. Ветер трепал его короткие серые волосы, полы расстегнутого черного плаща. Он казался моложе, тени на лице — не такими резкими. Я понятия не имела, сколько ему лет. Хотелось спросить, но я сочла это неуместным.

Я вновь обернулась на судно, будто распластавшееся по пустырю, как гигантская придавленная мокрица:

— Где мы? Почему стоим здесь столько дней?

Нордер-Галь ответил не сразу. Кольнул пристальным взглядом:

— Это тебе не поможет. Забудь.

Я даже усмехнулась:

— Помнишь, я обещала, что больше не сбегу. — Я кивнула: — Я держу слово.

Теперь пришла его очередь усмехаться:

— Ты женщина, — прозвучало обвинением.

— Поэтому моему слову нельзя верить?

Он промолчал, но меня это задело.

— Что ты сделаешь, если я снова сбегу?

Он по-прежнему молчал, но это молчание казалось красноречивым приговором. Тяжелая горячая рука без перчатки легла мне на шею, и я вздрогнула от этого касания.

— Я убью тебя.

Глава 26

Я открыто смотрела в его лицо, будто имела на это право. Ловила себя на мысли, что слова не звучали угрозой. Нет, он не пытался запугать. Нордер-Галь констатировал факт. Озвучивал какую-то бесспорную истину. Говорил так, что я принимала ее, даже не думая возражать. Он сделает так, как сказал.

Это было странное чувство. Пугающая обреченность, смешанная с удивительным спокойствием. Будто я принимала чужую силу, признавала ее. Больше того — я словно позволяла ему ее проявлять, не противилась. Меня наполняла неожиданная, едва уловимая уверенность, будто я что-то могу этой слабостью.

Нордер-Галь не сводил глаз, словно пытался различить ложь. Уцепиться и тут же обличить, получив право на безумие. Но он не получит этого шанса. Он поглаживал мою щеку большим пальцем, глаза помутнели. Он до странности походил на свою птицу, будто одна и та же суть по чьей-то прихоти получила столь разные воплощения. Он приложил руку, выращивая из птицы монстра. Но мне казалось, что кто-то точно так же приложил руку к нему. Впрочем, я знала, кто — его отец.

Нордер-Галь едва заметно подался вперед, но будто опомнился, вздрогнул. Огляделся так, точно его застали на месте преступления. Кажется, он боялся, что солдаты могут увидеть его слабости. Помнится, он утверждал, что у него нет слабостей….

Он опустил руку, неестественно выпрямился, глядя в сторону, на кромку леса. Подчеркнуто, напряженно. Это лишь подтверждало мою догадку. Я повернулась к нему спиной, смотрела, как у корабля снуют солдаты, как полковник Абир-Тан возится с какой-то маленькой летучей штукой, а двое стоят в отдалении и просто смотрят.

По трапу скользнула легкая черная фигура. Я сразу узнала Кьяру — ее невозможно с кем-то перепутать. Долгополое пальто, перетянутое на осиной талии широким поясом, маленькая шляпка, под которой белели платиновые волосы.

Она остановилась, едва ступила на землю — узнала Нордер-Галя. И, конечно, увидела меня. Я тоже смотрела, даже не думала отвернуться. Меня охватило яркое ощутимое чувство, будто это она была не на своем месте, не я. Но глядя на Кьяру, я понимала, что очень хочу получить ответ на один вопрос.

Я подняла голову, посмотрела на Нордер-Галя:

— Ты эти дни был с ней?

Он молчал, даже не повернулся. Так и смотрел вдаль, покручивая в пальцах незажженную сигарету. Даже не уточнил, кого я имею в виду. Впрочем, все было предельно понятно. Кажется, он и не собирался отвечать, но с каждой секундой этой затянувшейся паузы я жалела о своей несдержанности все больше и больше. Идиотка! Кажется, я краснела, а сердце начало ускорять темп.

Наконец, он посмотрел на меня. Глаза кольнули искрами:

— Неужели ты ревнуешь, Тарис?

Я даже онемела от возмущения. Опомнилась:

— Конечно, нет. Меня это не касается.

— Тогда зачем ты спрашиваешь? — голос резал сталью.

Я опустила голову, проклиная себя за глупость. Какое-то время молчала. Как только на ум пришло! А впрочем… почему бы ему так не думать? Это лишний раз убедило бы его в моей покорности. Я подняла глаза:

— Наверное, ты прав… Глупо отрицать.

Нордер-Галь пристально смотрел на меня, с каждым мгновением взгляд леденел, пока не стал жечь холодом. Он схватил меня за руку, притянул к себе рывком. Коснулся носом моей щеки:

— Ты считаешь, равнодушие хуже лжи?

Его пальцы тисками стянули запястье. Я дернулась:

— Мне больно. Пусти.

Он лишь тряхнул меня и сильнее сжал пальцы:

— Отвечай!

Я замотала головой:

— Я не знаю.

— Ты солгала.

— Я не знаю! Сама не знаю!

Я сама загнала себя в этот идиотский тупик. Признать, что я солгала — значит признать, что я пыталась сделать из него дурака. Настаивать — он не поверит. И еще, большой вопрос: что из этих крайностей хуже?

Я снова дернулась:

— Пусти. Прошу.

Он разжал пальцы. Даже не смотрел на меня. Засунул в рот мятую сигарету. Прикурил, шумно выпустил струю дыма.

Я развернулась и пошла в сторону леса. Хотелось скрыться за деревьями, почувствовать иллюзию одиночества, пространства. Каблуки вязли во влажной земле, обрастали комьями грязи. Я ввалилась в лысеющий орешник, углубилась на несколько шагов. Прислонилась спиной к тонкому стволу осины. Хотелось реветь, но слез не было. Только жгучая злость на саму себя. И на него. Он даже не окликнул, видя, что я направляюсь к лесу. Он уверен, что я никуда не