Американский доброволец в Красной Армии. На Т-34 от Курской дуги до Рейсхтага. Воспоминания офицера-разведчика. 1943–1945 - Никлас Бурлак

— Здравствуйте, мои хлопчики-молодчики! — произнес, улыбаясь, майор. — Я к вам прямо от Талановой. Она обещает…

— Что? — настороженно, не удержавшись, спросил я.

— Что к наступлению на Берлин вы оба будете у меня в строю.

— А когда будет наступление на Берлин? — задал бестактный вопрос Чуев.

— Вы оба вернетесь в строй недели через три или четыре. Так пообещала Таланова. А наступление на Берлин еще не скоро…

— А верно, что 2-я танковая армия Богданова потерпела большое поражение? — спросил Чуев.

— Это правда.

— А восстание в Варшаве — тоже правда? — снова спросил Чуев.

— Тоже правда, — ответил Жихарев.

— Товарищ майор, а можно нам с вами помянуть наших погибших товарищей по оружию: Принцессу Оксану, гвардии старшего лейтенанта Олега Милюшева и других наших танкистов и десантников? — осторожно спросил Чуев.

Хитер мужик, подумал я. Нашел способ подобраться к чекушке и соленым огурцам. Разве можно отказаться от того, чтобы помянуть павших товарищей?

— Помянем, — ответил Жихарев, когда увидел, что Чуев вынул из тумбочки чекушку и огурцы.

Было всего два стакана. Чуев и тут проявил солдатскую смекалку: налил в два стакана спирт и сказал:

— А я из горла! Пусть им земля будет пухом…

Мы, не чокаясь, выпили. Соленые огурцы оказались очень кстати после чистого медицинского спирта.

— Товарищ майор, — спросил я, — вы получили какие-либо известия о своей семье из Ельца?

— Из Ельца — ничего, — ответил он. — Но меня разыскала старшая дочь Алла и сообщила, что мама — моя жена Мария Михайловна с младшей Тоней перед приходом немцев уехали в деревню. А саму Аллу приняли танцовщицей в один из фронтовых или армейских ансамблей песни и пляски, хотя ей и шестнадцати еще нет.

Жихарев вынул из нагрудного кармана фотографию и показал нам.

— На этом фото она выглядит совсем взрослой, — сказал я. — Красивая девушка. Не случайно ее приняли.

— Она танцует с шестилетнего возраста, — добавил Жихарев не без гордости.

— Красотка! — воскликнул Чуев, взглянув на фото. — Был бы я не женат, нашел бы ее после войны и попросил бы руку и сердце.

Майор Жихарев оставил реплику Чуева без комментариев.

Мы с Чуевым покинули госпиталь доктора Талановой 2 октября, в тот самый день, когда радио сообщило о том, что польские повстанцы капитулировали.

Мое прощание с Талановой оказалось необычайно интересным. Она задала мне напоследок, казалось бы, очень простой вопрос:

— Почему вы так боялись попасть в эвакогоспиталь?

Если бы она не была талантливым хирургом и главным врачом госпиталя, я бы подумал, что мне на хвост сел Смерш.

— Видите ли… Те, кто попадает в эвакогоспиталь, уже, как правило, никогда не возвращаются в свою часть, — ответил я. — А мне нравится служить под командой умного и человечного, хотя и довольно строгого командира майора Жихарева. Он относится к подчиненным уважительно и бережно — как маршал Рокоссовский.

— Откуда вы знаете, как маршал Рокоссовский относится к подчиненным? — спросила доктор Таланова. — Вы лично с ним встречались?

— Да, два раза. В первый раз — в Московской военной спецшколе номер 3, где я учился в одном взводе с его дочерью Адусей. Он был еще не маршалом, а генералом…

И я рассказал Талановой о том, как танцевал с Адой Рокоссовской под внимательными взорами ее отца и маршала Ворошилова.

— А второй раз? — поинтересовалась Таланова.

— Второй раз был перед началом Курской битвы. Я с экипажем закапывал танк по самую башню. Как вдруг в окружении нескольких генералов и полковников подходит генерал Рокоссовский. Я узнал его сразу и доложил по форме: кто, что, чем заняты. В это время к нему подошел полковник, я думаю, из Смерша, и что-то негромко сказал Рокоссовскому, после чего тот меня спросил: «Так вы, оказывается, к нам попали из Америки?» На что я ему ответил: «Так точно, товарищ командующий фронтом!»

— Как вы думаете — он вас узнал как партнера Адуси на танцах? Ведь прошло всего лишь четыре месяца после 23 февраля. Не так ли?

— Не знаю, — ответил я честно. — Он только еще раз пристально на меня взглянул и, уходя, произнес: «Что ж, посмотрим, как наши союзники воюют».

— Его дочь в той школе все звали Адусей?

— Нет, только я. Она мне показала свой, как она его назвала, «талисман». Это было первое долгожданное письмо, полученное от папы с фронта. Я обратил внимание, что Рокоссовский называет ее Адусей. Вот и я стал ее так называть, когда мы оставались вдвоем. Мне казалось, ей это нравилось. Она мне рассказала много интересного и трогательного о своем отце. А я ей — о своих родителях.

— У Адуси, между прочим, характер, скажу я вам, как у ее папы, — сказала Таланова.

— Вы тоже ее видели? — удивился я.

Мне это показалось странным. Где, когда, по какому случаю доктор Таланова могла встретиться с Адусей?

— После той спецшколы ее в партизаны не пустили, хотя она рвалась. Наверное, вмешался папа, — предположила Таланова. — Но зато Адуся настояла на том, чтобы получить назначение на 1-й Белорусский фронт в качестве радистки. И служит она в одном из радиоподразделений, которое поддерживает связь с партизанами в тылу врага.

Это сообщение для меня было как снег на голову: неожиданное и удивительное. Неужели мне удастся встретиться с Адусей где-то в боевой обстановке на фронте? — подумал я… Нет, не довелось. Лишь много лет спустя, в августе 1968 года, когда я пришел на Красную площадь, на похороны маршала Рокоссовского, мне встретился бывший мой соученик по той партизанской спецшколе Кузнецов, живущий теперь в Химках. Он рассказал мне, что наша боевая подруга Ада Рокоссовская из-за издевательского отношения к ней ее мужа застрелилась из того «вальтера», который подарил ей папа. Тот пистолет попал к Рокоссовскому от плененного им фельдмаршала Паулюса после Сталинградской битвы…

В землянке стоял молодецкий храп четверых танкистов. После многочасовой работы по маскировке новой техники и вооружения все спали как убитые. Все, кроме меня. Работал я в тот день наравне с ними, но «думы мои, думы мои» не давали мне уснуть. Что-то меня тревожило. Не мог понять, что именно. Я снова и снова думал о маршале Рокоссовском и о докторе Галине Талановой. Думал: возможно ли в одно и то же время одинаково искренне любить двух и, насколько мне известно, исключительно порядочных и милых женщин, которые, несомненно, обожали Рокоссовского. И еще тревожила меня мысль: показала ли доктор Таланова кому-нибудь два моих блокнота, которые были в кармашке на внутренней стороне моей нательной рубашки? Она ведь перед операцией разрезала рубашку, блокноты из кармашка вынула, сохранила и вернула мне. Пыталась ли она их прочесть? Вряд ли. Глаза у нее честные. Это несомненно!